которую он всего несколько минут назад пердолил. Она была такой сексапильной, за исключением того, что теперь в центре ее лица была огромная дыра. Улыбка, красивые голубые глаза и ямочки на щеках - все это исчезло в зияющей мясной яме, полной выбитых зубов, обнаженных сухожилий и растущей лужи розового и красного.

Рэйчел умерла той ночью за "Bафельной лавкой" одним из самых жестоких способов. Властям было не за что зацепиться, а поскольку у нее не было семьи, не было ни одного человека, который следил бы за тем, чтоб дело не осталось нераскрытым.

Впоследствии, когда Колотушка оказывался совсем один, он бесцельно бродил вокруг. Независимо от того, где начинались его блуждания, он всегда возвращался на то место, где умерла Рэйчел. Как только он оказывался там, он ложился на то самое место, где оставил ее мертвой. Поворачивал голову, видел место, где разлетелся кусок бетона, и начинал плакать. Колотушка ничего так не хотел, как вернуть Рэйчел к жизни, но даже он понимал, что это были не более чем сказки. Он искал милости у Господа, но в глубине души знал, что ее не будет.

Клайд и Таннер неизбежно разбежались. Каждый пошел своим путем. А Колотушка остался один, потерянный в неустойчивом психическом состоянии. Горожане быстро заметили резкую перемену в поведении и манерах этого человека по мере того, как он все глубже погружался в пучину депрессии. Проказливый, но жизнерадостный человек, которого все когда-то знали, был будто заменен блуждающей в муках душой. Он перестал разговаривать с людьми, даже со своей собственной матерью, пока она в конце концов не умыла руки и не отправила его в психушку.

В пятьдесят семь лет у Колотушки был диагностирован неизлечимый рак. В течение мучительных недель, предшествовавших его смерти, он проводил каждое ясное мгновение, пытаясь подготовиться к столетиям мучений, которые ожидали его в недрах Ада. На смертном одре персонал больницы вызвал к нему проповедника, чтобы тот прочитал последнюю молитву, но Колотушка только отмахивался от него изо всех сил, на которые был способен.

- Иди своей дорогой, для меня нет покаяния, побереги свое дыхание для того, кто заслуживает милосердия.

В конце концов, Колотушка умер, как он всегда боялся, в одиночестве.

Перевод: Виталий Бусловских

"Величественная дворняга"

Я лежу на крыльце, очарованный муравьями, загипнотизированный тем, как они пробираются по этим старым, изъеденным тараканами доскам из южной сосны. Просто удивительно, как функционируют их колонии. Под нашими ногами раскинулась обширная сеть туннелей и камер. Каждая камера служит определенной цели, ни одно пространство не тратится впустую, ничто не пропадает даром.

Колония начинается после того, как матка спаривается с несколькими муравьями-самцами, образуя гнездо. Она единственная, у кого есть крылья. Как только королева оседает и основывает колонию, крылья становятся бесполезными, их используют повторно, чтобы прокормить ее первый выводок.

У рабочих муравьев, все из которых самцы, есть только одна директива: присутствовать при королеве и трахать ее. Вот именно, все предназначение рабочего муравья в жизни состоит в том, чтобы удовлетворять потребности матриарха колонии.

Я потерял счет времени, и почему меня это вообще должно волновать? Разве само это понятие в любом случае не относительно? Что такое минута, час или день за пределами нашего маленького безмятежного земного шара? В данный момент, на всей этой планете нет ничего, что могло бы отвлечь меня от моей легкой одержимости. Единственное, что имеет значение, - это то, что происходит здесь и сейчас, и я посвятил свое время наблюдению за этими маленькими самоотверженными слугами, пока они продолжают свое путешествие по дерьмовой веранде трейлера.

В конце концов, они исчезают между разделяющимися досками, направляясь к цели за пределами моего поля зрения. Я представляю себе каталоги вкусных открытий, которые ждут исследователей-насекомых, щедрое количество крошек и выброшенных крупинок пищи внизу, готовых к извлечению крошечными первопроходцами. Я уверен, что мать или папаша выбросили туда одну-две недопитые банки теплого, как моча, пива; этого достаточно, чтобы удовлетворить насекомого-тирана, ожидающего, когда его трахнут вернувшиеся обратно в колонию.

Это единственный дом, который я когда-либо знал, несмотря на годы отсутствия. Этот трейлерный парк - единственное место, где я чувствую связь. Мамаша унаследовала старый грязный дом на колесах, когда умер ее дед. Его смерть наступила быстро. Однажды зимой он заработал "сосновую шкатулку" после того, как пьянство, длиною в жизнь, наконец подошло к концу. Бухло проело дыру в его печени, которая была слишком велика, чтобы ее можно было залатать.

Мамаша отличалась от большинства, она была властным монстром, и мне не повезло, что я был единственным ребенком, который у нее когда-либо был. Когда умер ее последний кровный родственник, это что-то пробудило в женщине, толкнув ее на безумный путь без шансов на возвращение. С годами у женщины-дьявола развилось нездоровое увлечение тем, как она должна меня воспитывать.

Позже психиатр сказал бы мне, что мамаша была социопаткой, что означало, что она не способна испытывать любовь, что самое близкое, к чему она могла подойти, - это абсурдное чувство собственности. Что касается нее, то я вышел из ее тела; она создала меня, и поэтому я принадлежал ей. В ней никогда не было сострадания или какой-либо концепции материнской связи, она видела во мне просто собственность, и не только это... Oна также чувствовала, что в моем творении моей целью было поклоняться ей и удовлетворять все ее потребности.

Я - механический человек, у которого нет индивидуальности, выходящей за рамки того, что создала мать. Вся моя жизнь была построена в ее тени, и даже сейчас я не уверен, кто я такой. Она не была родителем; она была больше похожа на какую-то авторитарную богиню, которой я был вынужден поклоняться.

В те дни мамаша курила сигареты, погружаясь в бессмысленный трэш по телевизору. Ее любимыми были нелепые ток-шоу, особенно те, в которых эпизоды были посвящены отклонениям от нормы и преступности. Каждая программа подпитывала ее безумие, в то время, как ее разум продолжал разрушаться.

Когда мне было шесть лет, у мамаши развилась нездоровая одержимость (больше похожая на психотическую ненависть) гомосексуальностью. Не потребовалось много времени, чтобы ее мир обрушился на меня. Она боялась, что однажды я вступлю в содомский клуб, если она не возьмет дело в свои руки.

- Я не могу позволить своему ребенку вырасти в хуесоса, Фред! - oна зарычала на папашу, но его не беспокоила эта чепуха.

Долгая, трудная жизнь превратила некогда гордого человека в жалкое ничтожество. Просто, казалось