недоступно. Чтобы понять меня, надо все это почувствовать. Конечно, ее это не трогает, ей все равно… Женщины равнодушны к страданиям других, они ничего никогда не сделают, чтобы хоть чуть-чуть облегчить их, и даже наоборот — любят злорадствовать… Она не торопится, ей плевать на то, что у меня рябит в глазах и трясутся руки. Но она еще меня вспомнит! И ей еще будет неприятно! Впрочем, может быть, ей будет уже все безразлично. Нет! Это настоящая инквизиция! Кто ей дал право так издеваться! О, как тяжело! Как ужасно… Что ж, я уйду. Еще минута…»

Но здесь лицо его просветлело: он увидел ту, которую ждал с таким нетерпением. Он поднялся, облегченно вздохнул и быстро вошел в только что открытую толстой пожилой женщиной дверь под вывеской: «Пиво-воды». «Три пива!» — выкрикнул он на ходу.

Коммунальная услуга

Работник коммунального отдела Валериан Эдуардович возвращался с заседания в двенадцатом часу ночи. Он шел по затихшей улице и придирчивым взглядом человека, благоустраивающего город, замечал, что ночью почти не видно призывающих к чистоте табличек и плакатов, что мусорные тумбы расположены несимметрично, что забор, побеленный известкой, имеет непристойный вид.

У перекрестка Валериан Эдуардович покосился на звезды, но его внезапно отвлек шум, который создала вывернувшаяся из-за поворота машина. Он метнулся в сторону, туда же завернула машина. Валериан Эдуардович бросился обратно машина, взвизгнув, повернула за ним. Он попятился… Одна из улиц уже несколько месяцев была рассечена вдоль глубокой канавой. Неподготовленный к этому, Валериан Эдуардович испытал не только острое чувство неожиданности. Приятно, свалившись в четырехметровую яму, почувствовать себя живым и невредимым. Легкие ушибы только дополняют счастливое ощущение бытия. От сырых стен пахло сыростью. Валериан Эдуардович живо представил себя усопшим в этой яме, спина у него похолодела, он бодро вскочил и затрусил по длинному неблагоустроенному коридору.

— Там не вылезти, — вдруг услышал Валериан Эдуардович хриплый голос. Навстречу ему шел живой человек. Он приблизился, и Валериан Эдуардович при лунном свете разглядел высокого мужчину: худого и нескладного, как лошадь Дон Кихота. Запах, сопровождавший этого человека, и запах сырой земли вместе составили аромат винного погребка.

— Здравствуйте! — тепло приветствовал он долговязого мужчину. — Вы давно здесь?

— Точно не знаю, — ответил мужчина. — Который час?

Валериан Эдуардович струсил.

— Уже двенадцать? Ого! Я вздремнул немного… — пояснил мужчина. Неизвестный гражданин приблизился на четыре метра к уровню моря тем же путем, что и Валериан Эдуардович, но без постороннего влияния.

— Черт подери! — говорил он. — Свернул бы здесь шею хоть один из коммунальных работников! Полгода стоит эта ловушка открытой… Зачем они ее вырыли? Ну, теперь есть материальчик… Я это так не оставлю! Я их разнесу!

— Как вы их разнесете? — осторожно спросил зардевшийся работник коммунального отдела.

— Известно, как. Для этого есть периодическая печать, — сказал тот.

— Ну вы уж и рады стараться… — пробормотал обеспокоенный Валериан Эдуардович.

— Стараться я никогда не рад, — отвечал незнакомец. — Ну постояла бы эта траншея месяц, ну второй, а то ведь как будто ждут жертв…

— Но ведь мы с вами целы и невредимы. Ведь целы же вы? — сказал Валериан Эдуардович раздражительно.

— Это что значит, падайте на здоровье, милости просим, так, что ли? — зловеще спросил неизвестный.

— А что… Радикальный способ борьбы с алкоголиками… Хи-хи. Вытрезвитель в какой-то степени…

— Но-но! Ты! Будем называть друг друга на «ты», тем более я вижу, что мы друг друга не уважаем, — рассердился собеседник.

Общее несчастье делает друзьями людей разных профессий, разных характеров, разных степеней пользования коммунальными услугами. Валериан Эдуардович и неизвестный друзьями не стали. Они ужасно друг другу не понравились, смертельно разругались.

Когда они выбрались из этой ямы, была глубокая ночь.

Множеством неинвентаризованных фонариков мерцали звезды. Валериан Эдуардович оглянулся вокруг и вдруг почувствовал, что жизнь прекрасна. Он бодрой походкой взял направление к дому, обдумывая на ходу, как лучше поставить завтра вопрос о траншеях и ямах в городском отделе коммунального хозяйства, чтобы не портить настроение горожанам.

Настоящий студент

Старший преподаватель Лев Борисович Фениксов подозрительно относился к аудитории, перед которой выступал с курсом лекций о новом, открытом древнем языке. Ему казалось, что большинство студентов слишком молоды и несерьезны для того, чтобы заниматься этим необходимейшим предметом.

Сам Фениксов — мужчина лет тридцати, сухощавый, серьезный, холостой, принадлежащий науке. Аудитория же на его лекциях принадлежала самой себе.

С первой же лекции Фениксов выбрал среди физиономий, казавшихся ему безразличными и беззаботными, одно строгое, вдумчивое лицо и стал читать после этого, глядя на это лицо и обращаясь только к нему.

Студент Потехин в свою очередь каждую лекцию не сводил глаз с преподавателя. Если случалось, что Потехина на занятиях не оказывалось, Фениксов беспокойным и подозрительным взглядом скользил по рядам и, сбиваясь и нервничая, всю лекцию читал, обращаясь к проходу между скамейками.

Но Потехин ходил на его лекции часто, и Фениксов говорил о нем много хорошего там, где распределяются стипендии и назревают скандалы.

— Что ни говорите, на первом курсе, по-моему, разболтанный народ. Шуточки, невнимание… и, знаете, даже неуважение к предмету и преподавателю, а я, знаете, за это буду карать… Представьте себе, я вижу там одно только внимательное лицо. Сразу видно — серьезный товарищ. На него даже приятно посмотреть. Чувствуется настоящая пытливость, уважение… Уважение совершенно необходимо. Вот он — настоящий студент. Я говорю о Потехине.

До сессии было еще далеко, и Фениксов долго бы оставался при этом мнении, если бы не один досадный недостаток Потехина.

Студент Потехин был рассеян. Он обладал уникальной способностью, занимаясь одним делом, думать о другом. Так, покупая папиросы, он думал о том, что надо бросить курить, или, отвечая на зачете, соображал о дне и часе пересдачи того же зачета. По рассеянности он, например, всю зиму проходил в осеннем пальто и «забывал» иногда пообедать.

Раз после лекции Фениксова, на которой преподаватель и студент вдоволь налюбовались друг другом, Потехин, чувствуя, что аппетит превозмогает в нем рассеянность, направился в студенческую столовую.

В столовой с подносом в руках туда-сюда сновали молодые самообслуживатели. Потехин накрыл стол, безотчетно склоняясь при этом к вегетарианству и думая о том, что этот обед неизбежно повлечет за собой ужин. Минуты две он ждал у маленького окошка тарелку с хлебом, потом получил ее и в задумчивости уселся… за чужой стол.

Даже наметанный глаз старого экзаменатора, принимавшего экзамены в разные времена и при разных освещениях, мог бы спутать эти два стола. Одинаковые, с равным количеством блюд. Накрытые на одну персону и одинаково сервированные,