— А вашу собственную, мистер Джеймс? — спросил я. — Вашу собственную ложь?

— Ее не осталось. У меня ничего не осталось за душой. Я все предал бумаге.

— Ясно.

— Не поймите меня превратно, мистер Пилигрим. Я не утверждаю, что больше никого не обманываю. Но я не лгу самому себе. Не пытаюсь себя оправдать. Я попросту записываю.

Я верю ему. Быть может, это звучит нахально, но теперь я прощаю ему судьбу Изабель Арчер. Если бы конец был таким, как мне хотелось, Джеймс предал бы всех нас, написав не «Женский портрет», а «Дамский буклет».

На прощание, когда мы расстались, перейдя к другим гостям и другим разговорам, он сказал мне:

— Спасибо за мистера Блеета. Надеюсь, я встречусь с ним снова. — Он улыбнулся. — Возможно, в каком-нибудь городке.

— Да, — ответил я ему. — В каком-нибудь городке. Я позвоню ему и привезу к вам.

— В пальто, я надеюсь.

— Непременно. Я сам помогу мистеру Блеету в него вкатиться.

Гарри Куотермэн увел Джеймса в библиотеку посмотреть коллекцию старинных книг. Быть может, я пошел бы туда тоже, если бы не заметил, что за ними увязался Харкорт. Зануда Харкорт. «Харкорт из рода Бодлейнов», как он всегда представляется. На мой взгляд, он типичная копия Урии Гиппа (Персонаж романа Ч. Диккенса «История Дэвида Копперфильда, рассказанная им самим»). Вечно ходит на цыпочках, вечно болбочет и пускает пузыри, будто утопленник. И даже руки потирает в точности как Гипп — словно умывает их без воды. Я его не перевариваю, равно как и его пустомелю-жену Розу. Ума не приложу, как они сюда попали. Я же видел, как бедная Сибил мучилась в их обществе на Портман-сквер. Должно быть, их пригласил Куотермэн, поскольку он обожает дураков. Дураков и предателей. Воров. Печально, однако вполне возможно, что еще до окончания вечера Xapкорт тихой сапой заставит Гарри завещать его старинные книги Бодлейнам.

Элеонор и Стивен Копланды вскоре были изгнаны вместе с Марго и Дэвидом в игровую комнату. Двоюродные сестры и братья, почти сверстники, они знали друг друга всю жизнь. Другие дети Куотермэнов — «наши Прайды», как зовет их Сибил — немного посидели с нами за чаем, что же до Марго с Дэвидом, то им позволили поужинать со взрослыми. Глядя, как они уходят, подгоняемые Сюзан Копланд, до сих пор ходившей в трауре, я преисполнился к ним жалостью. Потерять отца и дядю два месяца назад — и даже не знать почему! Подозреваю, что Сюзан пошла с ними, чтобы пресечь ненужные вопросы и безответственные умозаключения Марго.

Смерть всегда интригует, и молодым требуется уйма ответов, которые никто из нас не может им дать. Причем не столько на вопрос «Что это?», сколько «Почему?». А в случае Симса Копланда каждый вопрос грозил тем, что предательская правда выплывет наружу.

Я знал его, хотя и не близко. Он прекрасно поработал над недавно открывшейся галереей «Тэйт». Такая трагедия после такого триумфа! Считалось, что его убило переутомление, то есть из-за крайнего истощения организм оказался подвержен десяткам болезней. Симс уехал в Венецию, где в каждом канализационном люке и под каждым камнем таится чума. Такова была одна из версий. Или же не в Венецию, а в Биарриц, ставший популярным благодаря принцу Уэльскому и миссис Кеппел, где Симс, по другой версии, отравился моллюском. Все эти грошовые байки Роза Харкорт слушала с открытым ртом и разносила из салона в салон. И конечно же, добавляла она злорадно, он поехал туда без жены. Мы все понимаем, что это значит… В газетах недвусмысленно писали, что мистер Копланд, которого вот-вот должны были произвести в рыцари за выдающиеся достижения в собрании коллекции британской живописи шестнадцатого и семнадцатого веков во вновь открывшейся галерее «Тэйт», поехал по делам в Париж и умер там от острой пневмонии.

Именно так и сказали детям. Если не грошовую байку, то по крайней мере трехгрошовую выдумку.

Истина заключалась в том, что он повесился в номере отеля возле станции Воксхолл, на берегу реки напротив любимой галереи. Тело нашел его секретарь Эксетер Райли; Симс порой просил его забронировать номер, чтобы передохнуть там пару часов от бремени непосильных трудов. В те выходные он сообщил, что едет в Париж, чтобы приобрести до сих пор неизвестную миниатюру Хиллиарда (Хиллиард Николас (1547–1619), английский миниатюрист и ювелир), которой, естественно, не существовало в природе. Все это Эксетер Райли объяснил Сюзан, стоя в ее гостиной солнечным сентябрьским днем, в то время как в саду готовились к приему приглашенных на вечеринку гостей.

Сибил сказала мне, что Эксетер Райли нашел предсмертное письмо, но уничтожил его, никому не показав. По словам Сибил, Эксетер Райли дал обет молчания, и никакие законники не сумеют выжать из него ни слова. Может, это и к лучшему. Если Симс вел двойную жизнь, в чем бы она ни заключалась, или же страдал от какой-то ужасной болезни, зачем сообщать об этом жене? Почему ему расхотелось жить, так и осталось тайной. В глубине души мне кажется, что это правильно. Захотел человек в трагическую минуту умереть — и умер. Но он оставил по себе прекрасный памятник искусства, а также жену и детей, которые навсегда сохранят о нем самые лучшие воспоминания. Его будут помнить как человека порядочного, достойного уважения. А кроме того, бедняга осуществил свое желание и умер. Везет же некоторым!»

Сибил отодвинула дневник и налила себе любимого виски. Она пила его аккуратно и не морщась. Напиток растекся по организму приятным теплом. Потом она закурила сигарету.

На секунду у нее перед глазами всплыли повешенные тела Симса и Пилигрима — сперва смутно различимые, затем все более отчетливые, как фотоснимки в подносе с проявителем. В том, что она прочла, по большому счету не было ничего нового, включая мнение Пилигрима о Симсе и его смерти. И все же… «Нас вечно влечет к себе прошлое, — подумала она. — Мы постоянно вспоминаем тех, кого любили, и возвращаемся к кризисным моментам, заново переживая всю свою жизнь. Эти 'моменты приводят нас к неизбежному выводу о том, что ничего уже не будет так, как прежде».

«Не надо, — промелькнуло у нее в голове. — Не думай об этом. Пусть жизнь идет своим чередом».

Сибил налила себе еще виски и придвинула дневник к свету.

Сон. Записан в шесть часов утра.

Образ барана. Одного-единственного.

Забавно? Я не уверен. Похоже, это связано не столько с моим разговором с Джеймсом о мистере Блеете, сколько со сновидениями о сырой земле и отдаленных вспышках света. А кроме того, баран молчит. Он не блеет. Стоит в профиль, повернув голову так, чтобы видеть меня, и смотрит почти обвиняющим взглядом. «Зачем ты привел меня сюда?» — словно спрашивает он, хотя вокруг царит полная тишина.

Я оглядываюсь по сторонам и начинаю понимать, где нахожусь. На сей раз здесь безлюдно. Земля пропитана влагой, хотя и не похожа на болото. Трава примята дождем. Я стою посреди просторного поля, которому не видать ни конца, ни края. Горизонта нет — только земля. Возможно, я смотрю на себя сверху вниз. По крайней мере мне так кажется — хотя, как это бывает во сне, я гляжу на барана не с высоты, а в упор.