— Ни в коем случае! — возмущенно протестует Кадровик. — К чему же ранить читателя такими статьями в нынешние трудные времена, если повод-то ложный?!

Нет, секретарша упорствует в своем отказе. При всем ее сочувствии к понятному и справедливому желанию Кадровика очистить своего хозяина от несостоятельных обвинений, она не чувствует себя вправе ни отменить, ни тем более выбросить, ни даже сколько-нибудь отсрочить какую бы то ни было статью без ведома и согласия ее автора. Если уж вашему хозяину так приспичило, почему бы вам не поговорить напрямую с самим этим Журналистом и не попытаться убедить его самого немного смягчить свои обвинения? Впереди целая ночь… можно еще успеть перебрать кое-какие строчки…

— Поговорить? С этим Змием подколодным?!

— Змий подколодный? Ха-ха-ха! — Она явно в восторге. — Нет, это просто замечательно! Это вы по опыту личного общения или только на основании его статей?

— Достаточно и одной этой дурацкой статьи, чтобы понять, с кем имеешь дело!

— Если так, то это гениальное попадание. Прямо в точку! Но скажите сами, — и она неожиданно интимным тоном поверяет ему свое великое секретарское кредо, свое глубокое, основанное на жизненном опыте, убеждение, — нет, ну скажите сами, разве мы можем вообще обойтись без таких вот… змиев? Ведь правда же, хоть один такой, да должен ползать в каждой газете?! Ведь иначе мы все будем чувствовать себя совсем уж безнаказанно, разве не правда…

Завершив эту занятную, но совершенно бесполезную по результатам беседу, Кадровик погружается в черную меланхолию. Какого черта! Чего ради он так настаивает? За что сражается? Неужто всего лишь за то, чтобы покрыть непонятное упущение Мастера ночной смены? Или затем, чтобы снова, как в те былые дни, когда он еще работал торговым агентом, показать Старику, какой у него изобретательный и инициативный сотрудник? А может — он даже чуть пугается этой странной мысли, — может, он потому так упорствует, что хочет вернуть хоть толику уважения этой погибшей женщине, обладательнице инженерного диплома, для которой в Иерусалиме нашлось лишь место уборщицы? Хочет вернуть ей хоть толику положенного человеку достоинства, чтобы и она сама, и все ее близкие поняли, что ее страдания и смерть остались здесь незамеченными отнюдь не по причине всеобщего отупения, бессердечия и равнодушия.

Он зажигает настольную лампу и в тишине пустынного здания снова всматривается в изображение погибшей женщины в своей тоненькой бежевой папке. Да, интересное лицо. Неужели в самом деле красивая? Впрочем, кто может судить… Он решительно захлопывает папку и поднимает трубку телефона — проверить, как прошел у дочери урок в балетной студии. Но домашний телефон молчит, и свою временную заместительницу он находит только по мобильнику. Ее легкий английский акцент звучит успокаивающе: да, урок в студии закончился уже четверть часа назад, но девочка забыла, что им задано в школе на завтра, поэтому она подвезла ее к подруге, а сама ждет теперь в кафе. Так что он может спокойно заниматься своим расследованием. Хоть всю ночь. Он должен еще сегодня закончить это расследование. Они обязаны достойно ответить на эту подлую клевету.

— Всю ночь?! — Он даже теряется от удивления. — Но зачем? Это же совершенно излишне. Мы уже, в сущности, всё выяснили…

И рассказывает ей о закончившемся опознании. Да, окровавленная и порванная платежка, с которой началась вся эта путаница, действительно выписана в пекарне, но нет никакого сомнения в том, что ко времени теракта эта женщина — он с некоторым пафосом называет Начальнице канцелярии найденное наконец имя, — эта Ю-ли-я Ро-га-е-ва, да, вот именно, Рогаева, — она уже не имела никакого отношения к их пекарне. И поэтому сейчас он всеми силами пытается вообще отменить публикацию этой несправедливой статьи. К сожалению, редактор отсутствует, и ему, кажется, придется обратиться к самому Журналисту…

Его идея приводит ее в восторг. Отменить публикацию? Это абсолютно правильно. Это замечательный ход. И таким образом они смогут вернуть Старику утраченный душевный покой.

— Ты прав. Звони ему. И главное, не уступай! — подбадривает она Кадровика. — Надави на него, прижми его к стене, этого писаку!

— Как же, прижмешь такого, — мрачно говорит Кадровик. — Я не зря его называю Змием. Он и есть змий. Удав. Такой, если поймает кого-нибудь в свои кольца, так просто не отпускает. Не удастся одно, придумает что-нибудь другое. Может, лучше, чтобы Старик сам позвонил в газету? Уж ему-то наверняка дадут поговорить с редактором…

Нет, она хорошо знает своего босса.

— Старик ничего не понимает в таких… формальностях. Он только запутается, разволнуется и, в конце концов, всё испортит. И потом, подумай, времени ведь мало. Ты же сам говорил, что они там, в газете, завтра закрывают пятничный номер. А Старик как раз сейчас в ресторане, а оттуда собирался на концерт…

— В ресторане? И собирается на концерт? Вот как? А мы тут пока из кожи вон лезем, чтобы защитить его честь.

— Но не только же его! — Она взывает к его чувству справедливости. — Мы ведь и свою честь защищаем тоже. В том числе и честь твоего отдела. Так что давай сделаем всё сами. А Старика оставим в покое… Сколько ему вообще осталось?

Она так преданно защищает Старика, что Кадровик вспоминает: ему ведь тоже есть кого защищать и о ком заботиться. Что там с его дочерью? Можно ли спросить, что Начальница канцелярии о ней думает?

— Хорошая девочка… — Чувствуется, однако, что она почему-то избегает прямого ответа. — Немного рассеянная, правда, не совсем организованная. И сама еще не знает, чего хочет. Но ты не волнуйся — в конце концов она найдет дорогу в жизни. Они все ее находят…

Кадровик медленно кладет трубку и устало прикрывает глаза.

В телефонной трубке — низкий высокомерный голос на фоне разухабисто лязгающей музыки, как будто Змия подколодного застигли на свадьбе или в дискотеке. Впрочем, это не мешает Журналисту прежде всего обрушиться на своего Редактора. Что за отвратительная манера — показывать статью ее же героям?! Настоящая непорядочность, и профессиональная, и моральная. Теперь понятно, почему эта скотина так поспешила спрятаться ото всех. И что же — вам, значит, не приглянулась моя статья, да? Ну, он так и полагал, что теперь начнутся всякие закулисные интриги, давление, угрозы — не зря ведь фотограф уже тогда, во время их визита в больницу, напоминал ему, что кроме пекарни у вас там есть еще писчебумажный отдел, который вроде бы поставляет бумагу газетам. Ну и что — вы небось полагаете, что в обмен на небольшую скидку в цене бумаги вам положена полная моральная неприкосновенность? Черта с два! И вообще, что случится, если ваш ответ появится неделей позже? Мир от этого не развалится. Ах, вот как, вы хотите, чтобы я вообще отозвал статью? Вас что же, так задело обвинение в бесчеловечности? А может, вы просто испугались реакции покупателей? Знаете, для капиталиста вы как-то поразительно наивны. Неужели вы всерьез думаете, что из-за какой-то статьи хоть кто-нибудь станет бойкотировать ваши продукты? Если бы… Но этого не будет, увы. В наше время, когда человеческое достоинство попирается совершенно в открытую, везде и повсюду, кто там станет обращать внимание на мелкие провинности крупного предприятия?! Ну, подумаешь, бросили свою работницу умирать и даже не поинтересовались, что с ней! Да это, скорее, даже уважение вызовет у нашего задолбанного до беспамятства народа: вот, глядите, есть еще, оказывается, в нашей стране места, где не распускают всякие слюни насчет «человечности», а правят твердой рукой и в результате — как эффективно! А если даже какой-нибудь особенно мягкосердечный простачок и возмутится вашей наглостью — ну и что? Неужто вы думаете, что он пойдет искать на полках супермаркета ваши продукты, чтобы их бойкотировать? Чепуха! Ну, а если вас это все-таки беспокоит, так пожалуйста — присылайте нам свои объяснения, извинения, оправдания, что там у вас есть, только будьте любезны — на следующей неделе. Чао!