Красивое лицо графа на мгновение омрачилось:

— Ах, так там тоже беспорядки… Увы, мы переживаем печальные времена. И все-таки позвольте мне выразить сожаление по поводу вашего возвращения. У вас была возможность свободно выехать из Парижа. Зачем же снова подвергать себя здесь опасности?

Жосс рассмеялся:

— До чего ж ты недогадлив! Неужели ты забыл, что мы женаты? Маркиза лишь пожелала воссоединиться со мной, вот и все…

Но Тильи не разделял веселости своего друга. Его лицо оставалось озабоченным.

— Я не вижу повода для шуток! Для госпожи маркизы было бы куда лучше отправиться в Англию или в Голландию и там дожидаться твоего приезда. Мы все уедем. Последние события пробудили в людях страх, и многие из моих знакомых сочли за лучшее закрыть свои дома и уехать.

— Страх? В твоих устах это слово звучит странно. И потом, просто смешно поддаваться панике из-за одного неприятного случая. Разве парижане, я говорю о людях достойных, а не о всяком сброде, — не возмущены тем, что произошло в Тюильри? Я знаю, что начат сбор подписей под протестом против действий мерзавцев двадцатого июня, и подписей становится все больше. К тому же Лафайет потребовал, чтобы Национальное собрание приняло меры против якобинцев. Всем известно, что беспорядки — это их рук дело. И потом, смелость короля произвела большое впечатление…

— Все это так, но ты ведь знаешь, мой друг, что королева никогда не примет помощь какого-то Лафайета — человека, которого она презирает. А армия марсельских бандитов, которая ускоренным маршем направляется к Парижу?! Это известные головорезы.

Поэтому люди разумные думают о том, чтобы найти убежище. Вот тебе свежий пример. «Деяния апостолов», наша любимая газета, с которой я имел удовольствие сотрудничать, закрывается. Ривароль уезжает в эмиграцию. Что же касается твоего соседа, Талейрана-Перигора, бывшего епископа Отейского, который только что вернулся из Англии, так он даже не стал распаковывать вещи.

— Он сразу же отправился в Лондон. Вполне понятно, что он не собирается здесь задерживаться. Но мой сладкоречивый друг, почему ты сам не уезжаешь?

— Это может произойти. Верньо меня к этому подталкивает.

— Верньо? Этот жирондист? Человек, поддержавший бунтовщиков, которому королевская семья обязана четырьмя часами страха и оскорблений? Что у тебя общего с подобным типом? — воскликнул Жосс, не пытаясь скрыть своего возмущения.

Тильи смахнул воображаемую пылинку со своего жабо и вздохнул:

— А что ты хочешь? Он меня любит. А ты же знаешь, как тяжело помешать людям любить тебя. И все-таки я не тороплюсь собирать вещи. Я слишком незначительная фигура, чтобы мной заинтересовались. И потом… Жизнь в Париже дарит столько удовольствий тому, кто умеет их искать. Поэтому сегодня вечером…

— Ты и в самом деле собирался пригласить меня на ужин? И куда же?

— В Пале-Рояль…

— К герцогу Филиппу, который весьма скоро будет именоваться просто Филиппом?

— Нет, не к нему, а к госпоже де Сент-Амарант. У нее самый лучший повар в Париже, а ее дочь Эмилия — самая красивая женщина в городе… Разумеется, после госпожи де Понталек, — галантно добавил граф, ослепительно улыбаясь Анне-Лауре и так пристально глядя на нее, что та покраснела. Жосс нахмурился:

— Вам следует отдохнуть, моя дорогая, — с необычной нежностью произнес он, повернувшись к жене. — Путешествие утомило вас, и Тильи вас простит. Если, конечно, он сам не намерен попросить прощения, — строго произнес Жосс. И, не давая молодому человеку возможности ответить, маркиз проводил жену до двери и открыл ее. Но когда Анна-Лаура уже собиралась переступить порог, Жосс удержал ее и поцеловал в лоб:

— Спите спокойно! — прошептал он. — Сон облегчает боль…

Удивленная порывом мужа, Анна-Лаура застыла у закрывшейся двери на галерее. Вдруг она услышала резкий голос мужа:

— Ты напрасно упражняешься в любезностях с госпожой де Понталек, а упоминание о Сент-Амарантах было абсолютно неуместным. Это всего лишь шлюхи!

Молодая женщина задержалась еще на минуту, совершенно сбитая с толку. Неужели это тот же самый человек, который с холодным равнодушием отпустил ее в опасную поездку и который, если верить Жуану, приказал ее убить? Какое счастье, что она отказалась верить в это и отнесла это странное признание на счет ревности. Анна-Лаура никогда не сомневалась, что однажды сердце ее мужа смягчится и произойдет чудо. Молодая женщина так нуждалась в любви, что мимолетное проявление нежности тут же сняло камень с ее души. А так как иллюзии всегда готовы расцвести в ее добром и доверчивом сердце, маркиза решила, что именно в эти тревожные времена ее семейная жизнь может измениться. Жосс будет жить здесь в особняке и не станет больше скрываться в своем холостяцком жилище. И если их ждет смерть, то они примут ее вместе… если только Жосс не решит уехать из Франции. В таком случае она последует за мужем даже на край света, если он того пожелает.

Анна-Лаура направилась в свою спальню. Проходя мимо большого зеркала, она замедлила шаг и остановилась. Этот Тильи только что дал ей понять, что она красива, а молодая женщина впервые слышала откровенный комплимент. Скорее всего его слова не более чем придворная вежливость, но он бы не стал произносить эти слова, если бы в них не было хоть капли правды. Никто из окружавших Анну-Лауру людей никогда не говорил ей о ее внешней привлекательности, если не считать недавнего признания Жуана и его дерзкой попытки сбить ее с пути истинного.

В зеркале отразилась стройная фигура, чье изящество подчеркивало строгое черное платье, бледное лицо, утратившее округлость юности, водопад белокурых волос, четко очерченные брови и темные глаза, неожиданные при светлых волосах. Анна-Лаура с некоторым любопытством смотрела на свое отображение, словно видела впервые. Сама женщина отнюдь не считала себя красавицей, тем более что ни ее муж, ни свалившаяся на нее тяжесть потерь не давали ей оснований, чтобы изменить мнение о своей наружности. Как полагала Анна-Лаура, чтобы считаться красавицей, надо обладать голубыми глазами. Черные глаза — это ошибка природы, ими она обязана своей прабабушке-испанке. И потом, будь она немного счастливее, красота ее могла бы расцвести в полную силу: счастье украшает женщину. Так что слова графа — не более чем любезность. И потом, все это не имеет никакого значения…

Анна-Лаура пожала плечами, бросила последний взгляд на зеркало и двинулась дальше в свою спальню. Ее камеристка Бина уже распаковывала дорожный сундук, раскладывая по местам белье и предметы туалета, и роняла крупные безутешные слезы. Маркизу встревожили слезы ее камеристки. Они с Биной были одного возраста и знали друг друга с детства, ведь Бина была дочерью Матюрины, горничной госпожи де Лодрен. После свадьбы Анны-Лауры Бина стала ее камеристкой, хотя эту девушку никто не назвал бы сокровищем. Она была легкомысленной, довольно неловкой, излишне болтливой, но все ее недостатки искупались неизменно ровным настроением и усердием в работе. Бина была красивой блондинкой с голубыми глазами. Она искренне радовалась тому, что перебралась вместе с хозяйкой из Бретани в Париж, где, как ей казалось, она могла бы преуспеть.