– Ах ты, озорница! – воскликнула я. – Придумываешь небылицы! Что бы сказала твоя добрая матушка, которая теперь на небесах и никогда не произнесла ни слова неправды, если бы услышала, какую удивительную историю сочинила ее маленькая дочурка! Ну ты и сказочница!

– И вовсе нет! – горько заплакала малышка. – Так и было! Говорю же: это чистая правда!

– Не обманывай! – строго сказала я. – На снегу остались только твои следы. Если бы поднимались вы вдвоем, разве снег не сохранил бы следы той девочки?

– Ничего не могу сказать, дорогая Эстер. Я вообще ни разу не посмотрела вниз, на ее ноги, но, когда она крепко-крепко сжала мою руку, ее ладошка была очень холодной! А когда мы подошли к двум старым падубам, там сидела и горько плакала какая-то леди. Как только меня заметила, она сразу прекратила рыдать, гордо улыбнулась, посадила меня на колени и, напевая колыбельную, принялась укачивать. Вот и все, милая Эстер. Я ничего не придумала, и дорогая мама это знает, – со слезами добавила малышка.

Я решила, что у нее лихорадка и она бредит, и сделала вид, что поверила, тем более что потом она повторила историю несколько раз, не изменив ни слова. Наконец Дороти принесла завтрак для мисс Розамунд и сказала, что обе пожилые дамы сейчас в утренней гостиной и желают меня видеть. Вечером они заходили в детскую, но моя подопечная уже спала, поэтому просто посмотрели на нее, не задавая мне никаких вопросов.

– Сейчас получу выговор, – сказала я себе, проходя по северной галерее, но постепенно приободрилась и подумала, что девочка оставалась на их попечении, и значит, они виноваты в том, что произошло.

Расправив плечи, я храбро вошла в гостиную и принялась рассказывать услышанную историю. Пришлось кричать в самое ухо мисс Фернивал, а когда дошла до того места, где на снегу стояла девочка и звала мою маленькую госпожу, чтобы потом увести к старым падубам – туда, где плакала знатная красивая леди, – она воздела свои тонкие высохшие руки и громко воскликнула:

– Ах, смилуйтесь, Небеса! Смилуйтесь и простите!

Миссис Старк одернула ее, как мне показалось, довольно грубо, но мисс Фернивал ее не послушалась и обратилась ко мне с суровым, решительным предупреждением:

– Эстер! Держи малышку Розамунд подальше от этой девочки, а то доведет ее до смерти! Скажи ей, что это злое, нехорошее дитя!

Миссис Старк поспешила выпроводить меня из комнаты, чему я была несказанно рада, но мисс Фернивал все продолжала кричать:

– О, смилуйся! Неужели никогда не простишь? Ведь прошло уже так много лет!

После этого я больше никогда не оставляла свою подопечную без присмотра даже ненадолго, ни днем, ни ночью. Мне казалось, что мисс Фернивал лишилась рассудка: так странно она себя вела, и я боялась, как бы что-нибудь подобное не случилось с моей маленькой госпожой (что было бы неудивительно, если кто-то в семье страдает душевным недугом). Мороз держался очень долго, и всякий раз, когда вечер выдавался более бурным, чем обычно, среди порывов ветра все мы слышали, как старый лорд играет на огромном органе. Я же ни на мгновение не выпускала мисс Розамунд из поля зрения, ибо любовь к милой маленькой сироте была куда сильнее страха перед величественной и ужасной стихией. К тому же я считала своим долгом поддерживать в девочке соответствующий возрасту жизнерадостный, веселый нрав, поэтому мы вместе развлекались и повсюду разгуливали. Однажды днем, незадолго до Рождества, мы играли в бильярд в главном холле (правил, конечно, не знали, но Розамунд любила катать по столу гладкие шары из слоновой кости, а я с радостью принимала участие во всех ее забавах). Как-то незаметно стемнело, хотя до вечера было далеко, и я уже собралась вернуться в детскую, когда вдруг услышала крик:

– Смотри, Эстер, смотри! Вот она, та бедная девочка!

Я обернулась к высоким узким окнам и действительно увидела крошку, еще меньше моей мисс Розамунд, одетую совсем не так, как следовало бы холодным днем. Она плакала и билась в стекло, как будто умоляла впустить, так продолжалось до тех пор, пока моя госпожа не выдержала и побежала к двери, намереваясь открыть. Внезапно где-то совсем близко мощно зазвучал орган – так громко и грозно, что я задрожала от ужаса. Еще страшнее мне стало оттого, что даже в зимней тишине до слуха не донесся стук маленьких ручек в оконное стекло, хотя призрачное дитя било изо всех сил. И хотя я собственными глазами видела, как отчаянно рыдает малышка, голоса ее так и не услышала. Не знаю, вспомнила ли я обо всем этом в ту минуту: органная музыка наполнила душу благоговейным ужасом, но точно помню, что смогла поймать свою маленькую мисс прежде, чем та успела открыть дверь, схватила на руки и, кричащую и брыкающуюся, унесла в теплую, ярко освещенную кухню, где Дороти и Агнес трудились над сладкими пирожками.

– Что случилось с моей милой крошкой? – воскликнула Дороти, едва увидев мисс Розамунд, которая рыдала так отчаянно, словно сердечко ее разрывалось на части.

– Эстер не позволила мне открыть дверь, чтобы впустить подружку. Она же ночью на улице замерзнет и умрет! Плохая, злая Эстер! – закричала мисс Розамунд и сердито меня ударила.

Даже если бы она ударила еще сильнее, я бы не заметила, потому что, взглянув на Дороти, увидела на ее лице такой ужас, от которого застыла кровь в жилах.

– Скорее запри дверь кухни и задвинь засов! – распорядилась Дороти, обращаясь к Агнес.

Больше она ничего не сказала, но дала мне изюма и миндаля, чтобы успокоить воспитанницу. Но девочка, даже не притронувшись к лакомствам, продолжала плакать от жалости к оставшейся на снегу малышке, так что, когда от изнеможения она уснула в своей кроватке, я вздохнула с облегчением, спустилась в кухню и сказала Дороти, что приняла единственно верное решение: вернуться в деревню Эплтвейт, в отцовский дом, чтобы жить там тихо и незаметно – в мире и покое. Прежде меня напугала неизвестно откуда раздававшаяся музыка, теперь увидела собственными глазами несчастное, странно и плохо одетое, беззвучно бьющееся в окна, рыдающее дитя с темной раной на правом плече, в котором мисс Розамунд узнала тот самый призрак, который едва не довел ее до смерти (Дороти знала, что так оно и было), и терпение мое лопнуло.

Слушая меня, добрая женщина то и дело менялась в лице. А когда я умолкла, сказала, что забрать мисс Розамунд я не смогу, потому