— Теперь уже ничего не изменишь, Дейв, — со вздохом сказала она.

Крис проводила большую часть времени с Элис, но ей хватало сил и на хозяйство, и на работу в огороде. Она много читала и любила слушать музыку из нашей обширной подборки дисков. Тихая жизнь пошла ей на пользу; мать и дочь буквально расцвели. Что касается меня, то я не знал, как убить время. Мне хотелось чем-нибудь помочь соседям, но я ничего не смыслил в фермерском деле. И хотя они охотно обучали меня своим премудростям, им не хватало для этого времени. Я совершал длительные прогулки, катался на лошади, бродил по дому и навещал старых друзей. Время от времени меня тянуло в поселок или в Олбани, чтобы немного покутить. Я пытался писать, но из этого ничего не вышло. Да и о чем писать в такие дни?

В конце концов от тоски и скуки мне даже захотелось поговорить с Реджелином. Как-то на прогулке я шел к роще по заросшей старой тропе. Кругом стояла тишина — лишь шелест листьев и щебет птиц. По мшистому стволу красным огоньком промелькнула белка. А меня терзали тяжелые раздумья.

Ты должен признаться, парень, говорил я себе. Киска для тебя слишком много значит. Если хочешь, можешь назвать это близостью душ, но факт остается фактом: она смелая, верная и интеллигентная девушка, к тому же со временем тебе все равно захочется обзавестись семьей. Вот только, черт возьми, слишком многим она мне обязана! Крис, конечно, не подает виду, но я знаю, что, как бы мы с ней ни дружили, в ее сердце по-прежнему живет Джим Хоторн. А если нет? Не так легко тут разобраться. В своей полумонашеской жизни я видел слишком мало женщин. Откуда мне знать, о чем они думают… Если я попрошу ее выйти за меня замуж, она, скорее всего, согласится, — из чувства благодарности. Крис будет рада, что ее дочь обретет дом и семью… но мне таких отношений не надо. Неужели опять мои джентльменские манеры? Да нет же, черт возьми, просто мужской эгоизм. И мне от него не избавиться.

Я бесцельно шагал вперед, обходя рощу по кругу, как вдруг неожиданно увидел Реджелина. Доверившись тишине и одиночеству, он погрузил лицо в бутоны диких роз, и его высокая чопорная фигура, облаченная в черную форму, выглядела при этом довольно смешно.

Я хотел незаметно уйти, но он поднял голову и взглянул на меня — у марсиан удивительно острый слух в нашей плотной атмосфере. Его лицо, как всегда, оставалось бесстрастным, но колючий резкий смех выдавал смущение.

— Как поживаете, мистер Арнфельд? — спросил он. — Вы застали меня в стратегически слабой позиции. Я усмехнулся, наслаждаясь его неловкостью.

— Неужели вашим офицерам не разрешается нюхать цветы?

— О, у нас на Марсе абсолютно иная профессиональная этика, — язвительно ответил он. — Как вы знаете, наш офицерский корпус набирают из древних аристократических семей, поэтому на нашей планете никого не удивляет, что мы выражаем свои эстетические чувства.

Марсианин коснулся пальцами нежных лепестков.

— Какая изысканность, — прошептал он и громко добавил: — Однако вы на Земле отчего-то считаете, что мужественность должна включать в себя… э-э… некоторое безразличие к подобным вещам.

Я прислонился к стволу и сунул руки в карманы.

— Недаром же ваша цивилизация старше нашей. Хотя некоторые называют ее загнивающей.

Ответ получился немного грубым. В глазах марсианина сверкнули ледяные искорки. Он поклонился и повернулся, чтобы уйти.

— Нет, постойте… — Я импульсивно устремился за ним и даже взял под руку. — Прошу прощения, севни. Судя по тому, как вы утерли нам нос на Юноне, слухи о загнивании преждевременны.

— Я признателен вам за проявленную тактичность, — ответил он.

Эта традиционная марсианская фраза всегда сопровождала принятие извинений.

— Если вы не спешите, мы могли бы присесть, — предложил я, опускаясь на упавший ствол.

Немного подумав, он присоединился ко мне. Мы молча сидели в тени, испятнанной солнечными бликами, а затем он, глядя куда-то вдаль, тихо произнес:

— Да, сорок тысячелетий документально подтвержденной истории — это долгий срок. До вашего появления мы никогда не покидали пределов своей планеты и не имели склонности к техническому прогрессу. Когда вы прилетели к нам, марсианская цивилизация переживала расцвет феодальных отношений. Вы научили нас создавать машины, извлекать энергию из атома; ваши призывы и опыт сплотили нас в Таркет дзу Зантеву, или то, что вы теперь называете Архатом Марса. У нас появились новые цели и новая сила. Наши взгляды устремились к звездам. Юное племя дарило знание своим старшим братьям. Марс многим обязан Земле.

— А теперь вы истребляете нас, — отозвался я. Внезапно злость оставила меня. Казалось, что время остановило бег, и мы, словно старые товарищи, вспоминали о далеких днях, подернутых дымкой минувших столетий.

— Это вынужденная мера в целях самообороны, — сказал он со вздохом. — Вы первые объявили нам войну.

— После того, как ваш флот захватил Геру.

— Да, мы заняли ее. Мы давно претендовали на эту группу астероидов, с которых получали большую часть тория. Нам пришлось захватить ее. Мы нуждались в опорной базе для защиты своего пространства.

— Давайте не будем ворошить старое, — сказал я. — Это длинная и мерзкая история торговых споров, имперских противоречий и гонки вооружения. В конце концов, нас просто столкнули лбами.

Реджелин покачал головой. Свет дня превращался в его глазах в расплавленное золото.

— Я не могу вот так все взять и забыть, — сказал он. — Я не политик Законодательного собрания и не член Совета лордов. Я боевой командир и, возможно, чего-то не понимаю. Но почему началось это противостояние? Почему отношения между нашими планетами отягощались серией нелепых инцидентов? Неужели нам не хватило бы пространства?

— Не знаю, — ответил я. — Меня это тоже часто сбивало с толку. Конечно, нам говорили, будто все началось из-за агрессивности марсиан, а вам, наверное, твердили что-то похожее о нас. Но потом занавес лжи и пропаганды стал настолько плотным, что, боюсь, мы никогда не узнаем истины.

— И даже при всей этой лжи война могла бы стать короткой, — сказал он. — Почему нельзя было решить все проблемы в одном-единственном сражении, как вы, земляне, делали это в пятнадцатом и восемнадцатом веках?

Я заморгал, удивляясь тому, что он так много знает о нашей истории; мне вдруг стало до смешного ясно, насколько слепо мы отвергали историю марсиан.

— Война оказалась слишком затянутой, зловещей и роковой, — со вздохом добавил Реджелин.

— Да, — согласился я. — Но ведь и пространство велико. Вначале, я помню, происходило не больше одной стычки в год.

— И одной стычки могло быть достаточно, если бы каждая из сторон имела по-настоящему компетентных командиров. Не в моих правилах критиковать начальство, мистер Арнфельд, но вы и сами знаете, как часто наши армии упускали возможность одержать решительную победу. Да если бы мы пошли в атаку после победы на Юноне, а не вернулись домой… — Его кулаки сжались, голос зазвенел. — О, пылающие небеса! Я находился тогда в нашем разведцентре. И мы знали, что можем настичь вашу Третью штурмовую бригаду по ту сторону Венеры. Мы могли бы искромсать ее на куски. И тогда войне пришел бы конец. Но нет, нас вернули на Марс!