– Да.

– Я должен тебя об этом спросить. С Эдит?

– Да.

– Ф.!

– Слушай, дружок, лифты, гудки сирен, шелест вентилятора: мир просыпается в головах нескольких миллионов.

– Хватит. Ты с ней это делал? Ты с ней так далеко зашел? Вы этим, что, вместе занимались? Ты вот садись здесь рядом со мной и все подробности выкладывай. Я ненавижу тебя, Ф.

– Ну, она свои указательные пальцы засунула…

– Ее ногти были покрыты лаком?

– Нет.

– Были, черт тебя дери, были! Нечего тебе меня жалеть.

– Ну, ладно, были. Она засунула свои пальцы с красными ногтями мне в уши…

– И тебе это понравилось, ведь так?

– Она свои пальцы засунула мне в уши, а я ей свои, и мы поцеловались.

– Вы это друг другу делали? Голыми пальцами? Ты чувствовал и уши ее, и пальцы?

– Вот, до тебя уже начинает доходить.

– Заткнись. Как тебе ее уши показались?

– Тугими.

– Тугими!

– Уши у Эдит были очень тугие, я бы сказал почти как у девственницы.

– Пошел отсюда, Ф.! Убирайся с моей постели! Лапы свои от меня убери!

– Слушай, извращенец, или я тебе шею цыплячью сверну. Мы были совсем одеты, кроме пальцев, естественно. Да! И пальцы друг другу сосали, а потом сунули их друг другу в уши…

– А кольцо, кольцо она сняла?

– Думаю, нет. Я тогда из-за ее длинных красных ногтей очень беспокоился за свои барабанные перепонки, так она у меня внутри усердно ими ковыряла. Мы закрыли глаза и целовались по-дружески, не раскрывая рта. Внезапно все звуки в холле стихли, и я стал слушать Эдит.

– Ее тело! Где это случилось? Когда ты мне такую подлянку подложил?

– Вот, значит, что тебя интересует. Это случилось в телефонной будке в холле того кино, что в центре.

– Какого кино?

– Системного кинотеатра.

– Врешь! В Системном нет телефонной будки. Там вроде только один или пара отгороженных стеклами телефонов на стене. Вы это снаружи делали! Я отлично знаю этот грязный холл в подвале! Там всегда гомосеки слоняются, члены малюют и телефонные номера записывают на зеленых стенах. Так что, вы занимались этим снаружи? Вас кто-нибудь видел? Как ты мог меня так подставить?

– Ты был в сортире. Мы тебя ждали около телефонов, эскимо ели. Уж не знаю, что ты там так долго сидел. Мы доели мороженое. Эдит заметила на моем мизинце шоколадную крошку. Она грациозно наклонилась и слизнула эту крошку языком, как муравьед. А у себя на запястье шоколадную крошку она проглядела. Я быстро наклонился и слизнул ее, только, должен признаться, у меня это получилось очень неуклюже. Потом это стало как игра. Игры – лучшее творение природы. Все звери играют, и подлинно мессианское видение братства живых созданий на самом деле должно основываться на идее игры…

– Значит, все начала Эдит! А кто первым коснулся ушей? Теперь я все должен знать. Ты видел, как она язык свой высунула, ты, небось, на него вылупился. А с ушами кто начал?

– Не помню. Может, это телефоны так на нас подействовали? Если ты помнишь, один из неоновых огней мигал, и угол, где мы стояли, то освещался, то погружался в тень, будто огромная птица махала над нами крыльями или вращались лопасти гигантского вентилятора. Черными в этом мерцающем полумраке все время оставались только телефоны. Они там висели как резные маски – черные, блестящие, гладкие, как зацелованные каменные пальцы у ног католических святых. Мы сосали друг другу пальцы, слегка побаиваясь чего-то, как дети, когда в кино показывают погоню на машине, а они посасывают леденцы на палочке. И вдруг один телефон зазвонил! Всего один только раз. Я всегда вздрагиваю, когда звонит телефон-автомат. Его трель так настойчива и вместе с тем так отчаянна, как лучшее стихотворение паршивенького поэта, такого, как король Михай[16], когда он прощался с коммунистической Румынией, или как послание в запечатанной бутылке, плывущей по морским волнам, которое начинается со слов: «Если кто-то найдет это послание, знайте, что…»

– Чтобы тебе пусто было, Ф.! Хватит пытку мне устраивать. Ну, пожалуйста.

– Ты просил меня нарисовать всю картину. Забыл сказать, что лампы там гудели глухо и неровно, как дышит во сне гриппозный больной. Я сосал ее худенький палец, боясь порезать язык об острый ноготь, и при этом думал о волках, которые могут до смерти истечь кровью, лизнув окровавленный нож. Когда свет горел нормально, наша кожа была желтой и каждый прыщик был отчетливо виден, а когда он гас, нас обволакивал сиреневый туман и кожа чем-то напоминала цвет перезревших мокрых грибов. Так вот, когда телефон зазвонил, мы так испугались, что укусили друг друга! Как дети в пещере ужасов. Да, кто-то следил за нами, но нам было наплевать. Он наблюдал за нами, поднимаясь на подиум автомата, который предсказывает судьбу, и заглядывая в зеркальце, появлявшееся каждый раз, когда он бросал монетку в пять центов. Может, он разные вопросы задавал, может, один и тот же, мне это как-то без надобности было. А тебя тогда где черти носили? Подвал Системного – страшное место, если туда без своих ребят заваливаться. Там такая вонь, как в кишащей крысами канализационной трубе.

– Врешь ты все. Кожа у Эдит была восхитительная. И вонять там ничем, кроме мочи, не воняет, только мочой. А чем я был занят, не твое дело.

– Я прекрасно знаю, чем ты был занят, хоть это и не мое дело. Когда телефон зазвонил, тот парень быстро развернулся и сошел с подиума. Должен сказать, это у него так изящно получилось, будто все это мрачное пространство было его персональным кабинетом. Мы стояли между ним и телефоном, и я испугался (как ни смешно это звучит), что он выкинет какую-нибудь злую шутку – нож достанет или задницу заголит, потому что вся его никчемная жизнь, проходившая между писсуаром и водопроводной трубой, казалось, зависела от этого звонка…

– Я помню его! На нем еще такой галстук был, как шнурок, как иногда носят ковбои.

– Точно. Помню, я с ужасом подумал в тот момент, будто это он наколдовал, чтобы телефон зазвонил, – будто он совершал какой-то ритуал, как шаман, заклинающий дождь пролиться. Глядя сквозь нас, он прошел несколько шагов, потом остановился – как мне показалось, в ожидании второго звонка, – но звонок так и не последовал. Тогда парень щелкнул пальцами, повернулся, опять взошел на подиум и вернулся к своим комбинациям с предсказаниями. У нас с Эдит отлегло от сердца! Телефон, только что зловещий и могущественный, стал нашим другом! Он стал посланцем некоего милостивого электронного божества, которому нам захотелось поклоняться. Думаю, точно так же возникали примитивные танцы, имитирующие движения птиц и змей, из потребности подражания чему-то страшному и прекрасному, что позволяло приобщиться к каким-то качествам приводящего в трепет зверя, перед которым люди благоговели.