Что до Вали Песенко, его и уговаривать не пришлось: по его представлениям, дядя отправлялся в те самые края, где в 1958 году при необъяснимых обстоятельствах погибла группа Скороходова. Семерых нашли, двоих сверхъестественная сила порвала так, что не осталось и клочьев. Что это было — внезапный приступ коллективного безумия, лавина, встреча с беглыми зэками или иностранным диверсионным отрядом, — спорили до сих пор; детали не желали складываться в общую картину. От руководителя группы остался хоть блокнот, выброшенный почему-то под кедром. Его ближайший друг лежал под тем же кедром — судя по характеру травм, он упал с большой высоты. Прочие участники лыжного перехода в честь запуска очередного спутника Земли лежали кто где, кто с пулей в голове, кто со следами долгой борьбы с неопределимым противником, кто безо всяких внешних повреждений, один со снятым скальпом, другой со сломанными ребрами, и отчего-то ужасней всего была мысль о Шухмине, исчезнувшем бесследно: то ли он сам все это с ними проделал (но как? не скальпы же он снимал с них, единственный медик среди восьми строителей?!), то ли предполагавшийся многими взрыв вакуумной бомбы испепелил его на месте. Валя не терял надежды отсортировать артефакты, оставленные поисковиками, от личных вещей группы Скороходова и бесконечно изучал открытые ныне тома засекреченного на полвека уголовного дела; он знал, что рано или поздно попадет на Тур-гору, на склоне которой погибла скороходовская группа, и немедленно почует благодаря врожденной эмпатии, что тут, собственно, приключилось сорок пять лет назад.

Дубняк три дня составлял список необходимого оборудования и закупал недостающее на свои и савельевские средства; как Савельев ни торопил — ничто не заставило бы его вый-ти в осеннюю тайгу без пятидесяти килограммов снаряжения. Добираться до колхоза имени Шестидесятилетия Октября предстояло сначала поездом, затем автобусом, а потом пешком, три километра по проселочной дороге, пришедшей, должно быть, в полную негодность. Выход они наметили на двадцать восьмое. В ночь накануне старта Савельеву не спалось, и он снова вышел в эфир, скользя по частотам в напрасной надежде вновь услышать что-нибудь путеводное. На частоте 147,26 внятный и сиплый мужской голос неожиданно сказал:

— Никогда вы не придете, никогда не найдете. Ах, тьма, тьма, какая судьба.

Савельев долго еще вслушивался и сквозь шорох разобрал женское, такое же безнадежное:

— Чтоб ты проклят был, гад, и я, дура, с тобою.

Русский человек собирается в путь неохотно и медленно. Не путь пугает его, а миг перехода от состояния оседлости к состоянию странствия. Отчасти это связано с погодой, которая редко бывает хороша, а отчасти — с изначальной инерционностью: русский человек по преимуществу домосед, а странствовать он выходит, когда жизнь выгоняет. Уходить из дома — ничего хорошего.

Зато когда инерционность преодолена и пошел он по маршруту, его уже не остановить. Русского человека вообще остановить трудно. Вот они идут, русские люди, надев рюкзаки, неся две палатки — двухместную и трехместную, посуду, термомешки, горелку с топливом, запас лапши на трое суток и четыре банки тушняка; у одного из них охотничье ружье и два ножа, у другого переносной пеленгатор личной сборки, состоящий из антенного блока, процессора диаграмм, блока усреднения и кое-чего еще, о чем непрофессионалу незачем знать. Савельев уверял Дубняка, что брать палатки не нужно, должно же в колхозе быть жилье, но Дубняк исповедовал славянский туризм, а это целая философия. По мысли Дубняка, славяне изначально были туристами, а не унылыми домоседами, странствовали, останавливались в хороших местах, а когда надоедало — шли дальше. В славянском туризме главное — предусмотрительность: все надо носить с собой, потому что жизнь в этих краях состоит из крайних случаев. Дубняк считал, что таскать на себе палатку и термомешки в любом случае благотворно. Он был гением этого дела. Никто лучше его не уложил бы сотню угловатых предметов в единственно возможном порядке, чтобы все застегнулось и ничто не терло спину; никто быстрей его не развел бы костер и не снарядил бы, если потребуется, капкан из подручных материалов. В то, что колхоз имени шестидесятилетия еще обитаем, Дубняк не верил. Как-никак он много ходил по окрестностям Перова.

Погода благоприятствовала, по перовским меркам осень была почти золотая — плюс десять и мутноватое солнце на бледно-сером небе. Они легко прошли пешком три километра от Черноярья до Храпова, сразу за которым, если верить карте, начинались колхозные владения. Никто не встретился им на разбитом проселке, но местность отнюдь не выглядела запущенной: Валя Песенко предполагал, что сразу за Храповом начнется тайга, та уральская редкая болотистая тайга, по которой не пройдет никакая техника, — но хоть колхоз и значился ликвидированным с 1961 года, по сторонам дороги виднелись распаханные поля, скошенные луга, а через час пути наконец появились и люди. Десяток колхозников в одинаковых темно-коричневых куртках, почти сливаясь с местностью, собирали картошку на подходе к деревне Каргинское, где в оны времена размещалось правление. Савельев на всякий случай засек время: первый контакт с местными жителями состоялся в 15.43, и люди в темно-коричневом были им не рады.

— Граждане! — крикнул Дубняк. — Мы поисковики из Перова, ищем упавший самолет! С него пришли сигналы, что он где-то у вас!

Колхозники молчали, странно переглядываясь. Наконец навстречу экспедиции шагнула иссохшая женщина неопределенного возраста и медленно, словно с трудом припоминая, произнесла стихотворное приветствие:

— Кто к нам пришел, тому мы рады, войди ты, если добрый гость, а кто не добрый гость, не надо, свою сюда не надо злость.

Валя Песенко, собиратель фольклора, был потрясен. Тихонов насторожился, ему все это сразу не понравилось.

— Мы добрые гости, — с широкой волонтерской улыбкой сказал Окунев, но чувствовалось, что и ему не по себе. Как всякий истинный волонтер, он плохо думал о людях и сразу заподозрил тут поселение монстров. — Это колхоз Шестидесятилетия Октября?

Поселяне опять переглянулись.

— Вот председатель приедет, он скажет, — пообещал со смутной угрозой мужик в тюбетейке. Гастарбайтер, догадался Окунев, неужели и здесь гастарбайтер?

— Когда приедет? — спросил Тихонов. Подойти к колхозникам поближе он не решался.

— Он вечером приедет, — сказала женщина лет тридцати и попыталась даже улыбнуться. — Вечером. Спектаколь будет.

— Спектакль? — переспросил Тихонов, ничего не понимая.

— Представление, — подтвердила колхозница. — Я буду представлять.

Прочие посмотрели на нее с осуждением, и она умолкла.

В уме Окунева мелькнула догадка столь парадоксальная, что он не стал ею делиться, а напрасно.

— Тут самолет не падал у вас? — спросил Савельев.

— У нас не падал, — ответил рослый, квадратного сложения парень, все это время рассматривавший гостей с крайним недоброжелательством. — У других пусть падает, у нас никогда не падает. Ходят, проверяют. У нас ничего тут не бывает.