Практически во всех экранизации «Анны Карениной» есть эпизод, когда Левин и Кити «переписываются» мелом на ломберном столе. Признаюсь, всегда сомневался, мог бы прочесть целую фразу по заглавным буквам. Родство душ не исключает разность «синтаксисов».

Как выясняется, эпизод этот «переписан» из реальной жизни. Но есть нюансы, на которые невозможно не обратить внимание.

Во-первых, Софья Берс как раз не смогла отгадать начальные буквы. И можно представить себе как помогал ей молодой граф, какие чувства они испытывали, когда вместе разгадывали смысл фразы.

Во-вторых, – это существеннее – «в реальности Толстой писал на ломберном столе не только высокие слова о любви. Он писал о том, что в семье Берсов сложились превратные представления о его отношениях с Лизой. И просил Соню вместе с Танечкой… помочь выпутаться из щепетильной ситуации» (?!).

В-третьих – не менее существенно – под ломберным столом сидит Танечка, молодые об этом и не подозревают.

Мы уже знаем, что и в будущем, в некоторых ситуациях, Танечка, Татьяна Андреевна, вновь окажется «под столом».

И в каком-то смысле, Танечка, а не Сонечка, станет одним из прототипов Анны Карениной.

Крайне любопытна история с дневниками, которая также «переписана» из реальной жизни, но вновь «жизнь» и «текст» не повторяют друг друга.

Сначала приведу этот отрывок из романа.

«Константин Левин «не без внутренней борьбы передал ей (Кити) свой дневник. Он знал, что между им и ею не может и не должно быть тайн, и потому он решил, что так должно; но он не дал себе отчёта о том, как это может подействовать. Он не перенёсся в неё. Только когда в этот вечер он приехал к ним пред театром, вошёл в её комнату и увидал её заплаканное, несчастное от непоправимого, им произведённого горя, жалкое и милое лицо, он понял ту пучину, которая отделяла его позорное прошедшее от её голубиной чистоты, и, ужаснувшись тому, что он сделал.

– Возьмите, возьмите эти ужасные книги! – сказал она, отталкивая лежавшие пред ней на столе тетради. – Зачем вы дали их мне!.. Нет, всё-таки лучше, – прибавила она, сжалившись над его отчаянным лицом. – Но это ужасно, ужасно!

Он опустил голову и молчал. Он ничего не мог сказать.

– Вы не простите меня, – прошептал он.

– Нет, я простила, но это ужасно!»

Понимаю, как мои циничные современники, могут воспринять эту сцену. «Не должно быть тайн», «не дал себе отчёта», «не перенёсся в неё», смешно, наивно, детский сад.

Только не будем впадать в упрощение, не будем увлекаться прагматически-прогрессистскими моделями.

Мы не глупее и не умнее предыдущих поколений. Прошлое культуры никогда не остаётся позади, оно всегда присутствует в настоящем, не только в качестве готовых ответов, но и вечных вопросов.

А «не перенёсся в неё» по-прежнему остаётся актуальным.

В самые первые дни семейной жизни, Лев Николаевич буквально потребовал, чтобы жена прочла его дневники, в которых он откровенно описывал свои добрачные интимные отношения.

Как восприняла Сонечка эти дневники, мы не знаем, возможно, не заплакала, не оттолкнула с отвращением. Ей уже 18, она понаслышана об этих «ужасных вещах», которые манят и пугают. Но ей всего 18, и в ней ещё жива мечта о прекрасном принце (как без него), которую так безжалостно разрушают эти дневники. Заметим, что свои дневники Сонечка уничтожила, не показала их мужу.

Вне всякого сомнения, дневники мужа Софья Андреевна не забыла. И как она могла забыть, если нет-нет и наталкивалась на эту крестьянку, которая, как следовало из дневников, долгие годы была женщиной Льва Николаевича. И знала, что где-то рядом можно встретить взрослого сына этой крестьянки и Льва Николаевича.

В дальнейшем Лев Николаевич и Софья Андреевна вели свои дневники, они ничего не утаивали друг от друга, регулярно прочитывали написанное друг другом, извинялись, если было за что, бывало и могли прослезиться.

В какой-то момент совместной жизни Лев Николаевич стал понимать, что невозможно писать личный дневник, который свободно будет прочитывать другой человек, даже если этот человек, жена. Он стал писать «дневник для одного себя» и прятать его в голенище сапога.

Софья Андреевна, нашла дневник, по-видимому, когда собиралась почистить сапоги мужа, и отнесла к себе. Остаётся только вообразить, что при этом она испытывала. И какой болезненной ссорой это закончилось.

Когда Л. Толстой писал «Анну Каренину», он уже десять лет был в браке с Софьей Андреевной, и хотя до катастрофы ещё было далеко, многое уже можно было предвидеть.

Кити Щербацкая, по крайней мере, её сватовство, списывалось с Сонечки Берс, только всё чуть-чуть смягчалось, чуть-чуть ретушировалось, чтобы высвободить место для основного персонажа романа, в котором не будет никакой ретуши, ничего не будет смягчаться.

Анна Каренина сначала перестала быть «молодец-баба», потом стала отличаться не только от Кити Щербацкой, но и от Софьи Андреевны Толстой.

Смысл эпиграфа романа…

Эпиграф Л. Толстого к роману «Анна Каренина»: «мне отмщение, и аз воздам» продолжает вызывать различные толкования. Приведу те из них, которые представляются мне наиболее интересными. А после этого позволю себе высказать собственную точку зрения, не претендуя на то, что она принципиально отличается от мнения других.

Начну с суждения А. Фета[38]: «Анна настолько умна, честна и цельна, чтобы понять всю фальшь, собранную над её головой её поступком, и бесповоротно, всеми фибрами души осудить всю свою невозможную жизнь… Ни вернуться к прежней жизни, ни продолжать жить нельзя». Далее Фет утверждает, что Толстой «указывает на «Аз воздам» не как на розгу брюзгливого наставника, а как на карательную силу вещей, вследствие которой человек, непосредственно производящий взрыв дома, прежде всех пострадает сам».

Ф. Достоевский[39] даёт своё толкование эпиграфа: «Ясно и понятно до очевидности, что зло таится в человечестве глубже, чем предполагают лекаря-социалисты… законы духа человеческого столь ещё неизвестны, столь неведомы науке, столь неопределённы и столь таинственны, что нет и не может быть, ни лекарей, ни даже судей окончательных, а есть тот, который говорит: «Мне отмщение, и Аз воздам». Ему одному лишь известна вся тайна мира сего и окончательная судьба человека».

Сам Л. Толстой говорит: «…я должен повторить, что я выбрал этот эпиграф просто, как уже объяснил, чтобы выразить ту мысль, что то дурное, что совершает человек, имеет своим последствием всё то горькое, что идёт не от людей, а от бога, и что испытала на себе и Анна Каренина. Да, я помню, что именно это я хотел выразить».

Приведу также две выдержки из Интернетовских порталов.

Первая.