«необъективностью» испытателей, их ошибками и т. п. Сами недочеты устранялись наскоро. Таубин руководствовался при этом главным образом так называемой «конструкторской интуицией», не изучал н не анализировал причины своей неудачи, и его попытки выполнить обещанное не имели успеха. Тогда он попробовал добиться, чтобы конструкцию приняли в таком виде, но, естественно, натолкнулся на сопротивление со стороны авиаконструкторов. Повышенная сила отдачи пушек, размещенных в крыльях, при неодновременной стрельбе сбивала с курса легкие самолеты.

К тому времени подоспели результаты испытания создававшихся тогда Других авиационных пушек, и оказалось, что и у них сила отдачи превышала требуемую самолетостроителями. Тогда конструкторы, как вооруженны, так и авиационные, вынуждены были признать, что подошли к этому вопросу легковесно. Стало ясно, что нужно либо отказаться от авиационных пушек, развивающих значительные силы отдачи, либо исходить из иных параметров в расчетах при конструировании самолетов.

Вновь возникшие в связи с этим сомнения в целесообразности применять мощное пушечное вооружение для боевых самолетов усилились после того, как Б. Шпитальный, явившись на прием к И. В. Сталину, показал ему свой новый тонкостенный осколочно-разрывной снаряд калибра 20 миллиметров для пушки «Швак». За счет уменьшения толщины стенок снаряда конструктор увеличил разрывной заряд, повысив взрывную силу и количество осколков. Они, хотя и стали мельче, были вполне эффективными. При увеличении заряда это позволяло наносить большие разрушения поверхностям самолетов того времени. Продемонстрировав все это, Б. Шпитальный заявил, что пушка «Швак» с новым тонкостенным снарядом вполне может удовлетворить требования, предъявляемые авиацией к пушечному вооружению, причем без изменения остаются принятые параметры – вес, габариты и сила отдачи.

Сталин положительно оценил тонкостенные снаряды и дал указание изготовлять их в большом количестве. Поддержали Шпитального и авиаконструкторы. Но военные отнеслись к этому вопросу более сдержанно, высказав мнение, что тонкостенный снаряд под пушку «Швак» приемлем, однако необходимость в пушке калибра 23 миллиметра с мощным патроном не снимается.

После подробного обсуждения к этой точке зрения присоединился и Сталин.

Так, после очередного периода колебаний вновь было принято решение форсировать соответствующие работы.

Что касается Таубина, то он на одном из совещаний, отвечая на вопрос Сталина, заявил, что добьется значительного снижения силы отдачи, хотя и в данном случае не имел твердых оснований для такого обещания. И. В. Сталин же, по-видимому, счел его ответ вполне обоснованным. Я сужу об этом по тому, что после совещания он сказал мне, что следовало бы награждать конструкторов «немного авансом», например, Таубина, как только он представит образец на приемочные испытания.

Я высказал сомнение в целесообразности такого метода, полагая, что награждение «авансом» приведет не к ускорению, а к затяжке работ, так как толкнет конструкторов к еще большей спешке. В результате, говорил я, снизится качество отработки образцов и технической документации, а это, как показала практика, создаст при освоении серийного производства большие трудности и в конечном итоге приведет к потере времени и ухудшению качества вооружения. Свое мнение по этому вопросу я сформулировал так: лучше награждать конструкторов и вместе с ними производственников после промышленного освоения нового изделия, так как это будет способствовать большей слаженности и взаимной помощи в их работе.

Выслушав, Сталин сказал, что подумает. В дальнейшем он к этому вопросу не возвращался.

Когда об этом разговоре узнал Таубин, он воспринял мои слова как нежелание представить его к награде и развернул целую кампанию против наркомата вооружения, обвиняя его в «саботаже 23-миллиметровой пушки». На такого рода деятельность он затрачивал много усилий, а в работе над пушкой по-прежнему выбирал окольные пути. Не добившись значительного уменьшения силы отдачи, Таубин попытался найти выход из положения, создав дополнительное устройство типа салазок с пружинными амортизаторами для пушки. Это могло в известной степени решить вопрос, если бы не вело к резкому увеличению веса и габаритов всей пушечной установки, что грозило новыми неувязками.

Авиаконструкторы были недовольны, но не решились довести дело до конфликта с Таубиным, так как чувствовали и свою долю вины. Они предпочли усилить у мотора то место, к которому крепится пушка, и – по-видимому, даже без разрешения руководства наркомата авиационной промышленности – договорились об этом с авиазаводами. Хотя такое усиление не оказало никакого влияния на конструкцию мотора, а для установки пушки было весьма полезно, тем не менее оно нарушало установленный порядок, по которому изменения в утвержденные чертежи на продукцию, переданную в серийное производство, можно было вносить только с разрешения правительства.

Каким-то путем о нарушении узнал Сталин. А поскольку как раз тогда он настойчиво требовал соблюдения упомянутого порядка, то «самовольничанье» вызвало у него особенно острую реакцию. Случайно мне довелось быть свидетелем того, как Сталин в сильном возбуждении обвинил наркома авиационной промышленности А. И. Шахурина в недисциплинированности и под конец сказал ему резким, повышенным тоном:

– Вам за это будет объявлен выговор с предупреждением от ЦК и СНК. Я заявлю в Политбюро, что я с вами работать не могу…

На следующий день постановлением ЦК ВКП(б) и СНК СССР А. И. Шахурину действительно был объявлен выговор за внесение изменений без разрешения правительства.

Я пришел к концу разговора и не знаю, что говорил А. И. Шахурин. Но полагаю, что столь сильное раздражение Сталина было, вероятно, вызвано несогласием наркома авиационной промышленности с отрицательной оценкой характера изменения. Этот вывод я делаю отчасти потому, что не раз видел недовольство Сталина стремлением Шахурина отстаивать свою точку зрения.

Вместе с тем Сталин благоприятно относился к изменениям, которые предлагались в процессе конструирования и представляли собой улучшенный вариант. Конструкторы же иногда выдвигали такие предложения главным образом для того, чтобы получить дополнительные значительные сроки. Таким образом, по существу поощрялась безответственность в отношении своевременного выполнения заданий, ибо даже в том случае, когда предлагаемые новые варианты действительно могли дать некоторое преимущество, их можно было без ущерба осуществить в последующих сериях, не задерживая производство нужного оружия.

В 1941 году, за несколько месяцев до начала войны, Таубин тоже внес изменения в свою конструкцию и попросил установить новые сроки. А в наркомате вооружения, где уже потеряли надежду получить законченную пушку в ближайшее время, тогда уже был иной план: передать доводку конструкции Таубина заводским конструкторам и технологам, обладавшим высокой квалификацией и огромным опытом, для чего, пойдя на риск, принять ее в серийное производство до проведения окончательных испытаний.

Оба эти предложения были внесены одновременно. При рассмотрении их Г. М. Маленков поддерживал Таубина, но в конечном счете наркомат вооружения добился согласия, правда, устного, на осуществление своего плана.

Итак, мы передали судьбу 23-миллиметровой пушки в руки замечательного коллектива одного из самых мощных