Они жили в типичном доме 1950-х, в пригороде, с трех сторон его окружали такие же однотипные дома. У меня сжалось сердце при виде нашей машины, стоявшей за синим «Кадиллаком», принадлежавшим, по всей видимости, нашему дедушке. Дождавшись темноты, я обошла квартал и перелезла через соседский забор. Если меня поймают, то пусть лучше это будут незнакомые люди.

По моим расчетам, кухня должна была находиться в задней части дома, поэтому я прижалась к забору и заглянула в окно. Люди думают, что, открывая окна и распахивая занавески, они получают «красивый вид» из окна. На самом деле так лучше подглядывать за теми, кто находится внутри. Получается своего рода окно-картина. Особенно в темноте, когда внутри зажигают свет и рассаживаются за столом – это все равно что смотреть сериал по телевизору.

Мама поставила на стол миску с салатом, а ее отец налил ей бокал вина. Дедушку с бабушкой было плохо видно, потому что дедушка сидел к окну спиной, а бабушка сидела как раз напротив него. Но маму я видела как на ладони. Какое-то время она ковырялась вилкой в еде точно так же, как запрещала делать мне, односложно отвечая на какие-то вопросы, а потом отложила вилку и закрыла лицо ладонями. Бабушка встала из-за стола и обвила руками маму, мама прижалась к ней и заплакала. Наверное, она все им рассказала.

Я подумала, что теперь понимаю, каково моей маме. Мне было стыдно за содеянное, и мне хотелось бы измениться, но это не то же самое, что понимать. Я не понимала, когда она запиралась в ванной, не понимала, когда видела выстроившиеся на кухонном столе бутылки из-под вина, не понимала, когда слышала ее всхлипы за стеной. А теперь начинала понимать.

Она тяжело вздохнула, и бабушка дала ей платок. Дедушка зажег сигарету. Он предложил маме пачку, она протянула руку и взяла одну сигарету. Это по-настоящему шокировало меня, потому что мама никогда не курила.

Бабушка убрала со стола и помыла тарелки, пока мама с дедушкой сидели и молча курили. Затем бабушка обхватила маму за плечи и вывела ее из комнаты. Дедушка выключил свет на кухне, а я снова перелезла через забор и вышла на улицу.

Я шла вдоль оживленной дороги с рядами уже закрывшихся на ночь магазинов. Было негде даже купить кусок пиццы.

Я зашла за торговый центр, подумав, что смогу найти что-то съедобное во внутреннем дворе, хотя мысль о том, что мне придется искать еду в помойке, показалась мне мерзкой. Но там ничего съедобного не оказалось. Зато у баков стояла припаркованная машина. Я дернула за ручку, и дверь машины открылась. Это был «Кадиллак», как у дедушки, только внутри на сиденьях валялись газеты и пустые банки из-под газировки, а обивка местами была порвана. Похоже, эту машину оставили тут несколько месяцев назад. Я немного расчистила заднее сиденье, забралась внутрь и захлопнула дверь. Внутри пахло плесенью, табаком и немытым телом того, кто пользовался этой машиной в последний раз, но все равно это было лучше, чем бродить по дороге всю ночь напролет.

Я подложила под голову рюкзак и через некоторое время заснула, а когда проснулась, то поняла, что моя голова лежит на коленях у какой-то женщины, которая гладила мои волосы. Она склонилась надо мной, и я увидела лицо бабушки, серьезное и сосредоточенное. Я принялась задавать ей вопросы, а она достала откуда-то из темноты плед и накрыла меня. «А где мама? Она знает, что вы пришли?» Но она только улыбалась и заправляла мне локоны за ухо, как обычно это делала мама.

За рулем сидел дедушка и курил сигарету. Подняв глаза, он посмотрел на меня в зеркало заднего вида, но не поздоровался. Выдохнув, он выпустил струйку дыма, щелчком отправил окурок на улицу и закрыл окно.

Мы молча ехали по пустому городу. Уличные фонари через регулярные интервалы освещали темный «Кадиллак» призрачным оранжевым светом. Я повернулась на бок и положила голову на холодное кожаное сиденье, а когда проснулась, то вновь оказалась в пустой и холодной машине.

Временами у меня во рту появлялся странный привкус – привкус, который не должен быть знаком ни одному порядочному человеку, – и я отправлялась в туалет с ополаскивателем. Я полоскала и полоскала рот, пока язык не начинало жечь, но стоило мне выплюнуть жидкость, как тот самый вкус «плохих вещей» возвращался. В школьной уборной за этим занятием меня иногда заставали другие девочки. В зеркало они наблюдали за тем, как я сплевываю, закручиваю крышку бутылочки и засовываю ее в рюкзак. Может, поэтому у меня не было подружек.

В шестом классе нам нужно было написать свою первую исследовательскую работу, с примечанием, библиографией и всем прочим. Я привыкла узнавать обо всем из книг, поэтому мне хотелось самой выбрать тему. Но всех заставили писать доклад о термитах. Целую неделю вместо английского мы ходили в библиотеку.

В четверг утром кто-то подошел к моему столу, и я подняла голову. Это был Стюарт, местный умник. Он заглядывал мне через плечо, чтобы увидеть, что я читаю. Я ощутила его присутствие по запаху тунца в его дыхании, но никаких особых чувств это во мне не пробудило. Он был не из тех мальчиков, которым от девочек нужно только одно. В таком смысле ему предстояло ими заинтересоваться лишь через несколько лет. Наконец я спросила:

– Тебе нужна эта книга или что?

– Нет. Я закончил свой доклад дома, прошлым вечером. А ты что читаешь?

– Ничего.

– Мы же вроде должны про термитов писать.

– Это кто решил?

Я почувствовала, как он пожимает плечами:

– Ну да, ты права. Австралийские пауки-вдовы куда интересней.

Он почитал немного, стоя у меня за спиной.

– Статья неполная. У меня дома есть энтомологическая энциклопедия, там лучше написано. А ты знаешь, почему их называют «вдовами»?

– Почему?

– Потому что их самцы погибают. Они их съедают.

Продолжая говорить, Стюарт сел за стол напротив меня.

– Самка съедает самца сразу после спаривания. Иногда даже во время спаривания. Он позволяет ей съесть себя, потому что ей нужен белок для потомства, и в любом случае оплодотворение уже свершилось.

«Оплодотворение уже свершилось?» Я была готова рассмеяться над этой заученной фразой из энциклопедии, но вдруг осеклась; меня охватило напряжение. Сердце заколотилось, словно хотело выпрыгнуть из груди.

– Это называется половой каннибализм, – продолжил Стюарт. – Это самое важное, что нужно знать про австралийскую вдову, а здесь про это ни слова.

– Это детская энциклопедия, – сказала я. –