Иногда кажется, мама готова сама себя привязать к стулу, направить в глаза яркий свет и сама же себя допрашивать с пристрастием: признавайся, что натворила? Раздражалась? Отмахнулась? Не чувствовала любви? А помнишь, ночью он заорал, и ты проснулась с мыслью, как хорошо было без него? А помнишь,

когда ты узнала, что беременна, почувствовала досаду – так не вовремя, скоро защита диплома? А помнишь, как ты радовалась, сбагрив его на выходные к бабушке? И после этого всего ты удивляешься, что он не уверен в себе (болеет, плохо спит, грубит, дерется с братом, список бесконечен)?!! Когда такая мама приходит на консультацию, психолог чувствует себя экспертом на суде – причем пригласила его сторона обвинения. Запрос к нему – посветить в глаза лампой еще ярче и усмотреть еще какой-то состав преступления. «Что я делаю не так?» Потому что если бы я (см. выше), он бы никогда (вставить нужное).

Комплекс всемогущества и вина – две неразрывные стороны одной медали. Если все зависит от меня, значит, любая проблема – моя вина. Если я в принципе все могу (должна мочь), но что-то неидеально, значит я просто не сделала всего, что должна была. Любые предложения опустить планку, признать, что не все в мире зависит от наших желаний и усилий, воспринимаются как недопустимый пофигизм, вызывают страх «скатиться неизвестно куда».

Конечно, чаще всего за этим стоит неуверенность в своей способности и праве быть мамой, но ведь постоянное самообличение никак уверенности не прибавляет. Этот тот самый случай, когда анализ ошибок, реальных и надуманных, не помогает их исправлять, он только приводит к нервному истощению и депрессии, вплоть до клинических форм.

Рассказ на консультации

Это началось, когда сыну было года два. До этого я была очень счастливой мамой, у нас все было хорошо. Я кормила грудью, мы гуляли часами, играли, он засыпал всегда только со мной. А потом не то чтобы что-то случилось… Просто несколько мелких эпизодов. Он плакал, и я не могла его утешить, смог только муж, и после этого он захотел ложиться спать с папой. Он оттолкнул меня, когда я хотела помочь. Он был расстроен, а я не поняла и строго с ним поговорила. Мы стали играть, а ему не понравилось, как я играю, он оставил все и ушел из комнаты. Каждый раз я замечала ошибки, анализировала, расстраивалась, думала, как в следующий раз поступить лучше.

Потом как-то постепенно оказалось, что я все время себя контролирую, когда бываю с ним. Я не уверена ни в чем, говорю и делаю, и тут же сомневаюсь. От постоянного напряжения срываюсь, кричу, потом ужасно переживаю, прошу прощения. Сын уже чувствует это, ему со мной неспокойно, он ждет прихода папы и не отлипает от него весь вечер.

Я смотрю на них и плачу, понимая, что теряю ребенка, свою с ним близость. Я своей тревогой и задерганностью уже достала его. Иногда у меня получше состояние, и все как раньше – мы играем, гуляем, нам весело. Но я вижу, что он не верит до конца и как будто ждет, что сейчас начнется. Я уже замечала, как он подавляет слезы и обиду, чтобы не расстроить меня. Улыбается мне через силу – я же вижу, в такие моменты мне хочется себя убить просто. Я так хотела быть хорошей мамой для него, и вот до чего довела ребенка.

Очень часто эти мамы сами страдали в детстве от отвержения и пренебрежения своих родителей, но те никогда не могли признать, что были в чем-то неправы, не желали брать на себя никакой ответственности. В ответ на жалобы в лучшем случае от них можно было услышать защитно-оборонительное «время было такое, было тяжело, мы не знали, как надо, все так делали». Чаще – ответную агрессию: «Совсем обнаглели, для них все делали, себе во всем отказывали, а они с претензиями, вечно у них родители виноваты». Возможно, окажись у нынешних бабушек и дедушек чуть больше личного ресурса, будь они способны вместе с выросшими детьми погрустить о том, что не могли быть всегда рядом, что не всегда понимали ребенка и были бережны с ним, молодым мамам было бы проще. Но, увы, такое редко встречается, и боль, которую вызывает родительское «ачотакого», оборачивается комплексом гиперответственности. Уж я-то не буду вилять, я буду отвечать за все, окажусь виновата – вину признаю и буду стараться исправиться. И начинается жизнь вечного подсудимого, который может только оправдываться или каяться, а сделать может мало что – привязанный-то к стулу и с лампой в глаза.

Заметили, как происходит подмена – ответственности на вину? Дело в том, что ответственность – понятие, всегда определенное в некоторых границах. Ведя машину по улице, вы отвечаете за соблюдение правил, за то, что машина исправна (насколько вам может быть известно), что вы не пьяны и не пишете смс за рулем. Вы не можете отвечать за то, что не окажется пьян другой водитель, что дорожный знак не сорван ветром, что на дорогу не выбежит кошка или что с неба не упадет метеорит. Если бы вы приняли на себя ответственность за все это, вы бы не заставили себя стронуться с места.

Ответственность всегда конечна, для успешного решения каждой конкретной задачи ее требуется определенное количество, не больше. Ответственность всегда привязана к некоторой роли, функции. Мы никогда не можем отвечать за что-то «всем собой». Мы обычно указываем: как врач, я отвечаю за… как гражданин, я чувствую ответственность за… как хозяйка, я отвечаю за… Границы ответственности описываются законами, должностными инструкциями и контрактами, о них договариваются в семье (я готовлю, ты моешь посуду) и в компании, собирающейся на пикник (я делаю бутерброды, вы покупаете напитки). Какие-то договоренности прописаны и тщательно выверены на предмет разумности и непротиворечивости, какие-то просто подразумеваются, но все равно они есть, например ответственность поддерживать дружелюбную манеру общения с людьми.

Ответственность определенна, логична и доказуема. Это понятие из мира разума.

Вы можете отвечать за то, чтобы заботиться о своем ребенке, но не можете за то, чтобы всегда и все было, как ему удобно. Вы можете отвечать за то, что показываете его врачам и осознанно выполняете их рекомендации, но не за то, чтобы ребенок никогда не болел. Вы можете отвечать за то, что выбрали для ребенка хорошую школу и учительницу, но не за то, что она его полюбит и он будет успешен в этой школе. Про каждый из этих примеров и про любой другой можно сесть, хорошо подумать и тщательно прописать границы ответственности. Разные люди могут ставить их немного по-разному, в разных обществах и обстоятельствах они могут передвигаться туда или сюда. Но в любой момент о них можно рассуждать рационально, приводя аргументы и уточняя позиции.

Иное дело вина. Вина – это чувство, оно иррационально. Для чувства нет логики и границ. Не существует ничего, за что невозможно было бы почувствовать себя виноватым. Ребенка не взяли играть, он подхватил вирус, ему не дается математика, у него плохое настроение – в два счета можно объяснить, в чем здесь вина родителей. Если человек чувствует вину, невозможно сказать ему «я с тобой не согласен». Он же чувствует. Чувства – более древний и более мощный уровень нашей психики, чем рациональность. Они способны полностью подминать под себя картину мира. Чувствую вину? Значит, есть за что. И тут уже разум – наемный работник, его задача подверстать реальность под заранее известный ответ. Никак не сообразишь, что накосячил? Значит, даже признаться себе страшно? Что и требовалось доказать. А уж если и правда наорал или недосмотрел…