Я вежливо улыбаюсь. Вот он. Дом, где все переставлено. Я в замешательстве, и моя напускная уверенность, с которой я вела наши диалоги, начинает сыпаться на части.

– Ты общаешься с кем-нибудь из университета? – Джеймс заполнил неловкую паузу, снова возникшую в разговоре, и я схватилась за этот тривиальный вопрос, как за спасательную соломинку.

– С Робертом. Мы очень сблизились за эти два года, даже странно, ведь во время учебы мы общались совсем мало. И с Джессикой.

– Никогда с ними особо не общался. А я все так же вижусь с Дафной и Патрицией. Иногда еще с Хизер или Амандой.

Мне было неприятно слышать про Аманду – в моей памяти она стала чем-то вроде слепого пятна. Нелегко принимать тот факт, что многолетняя дружба может сломаться за один день. Но иногда люди настолько разочаровывают нас, что мы не можем их ненавидеть. Мы не можем уже страдать из-за них или обижаться. Они просто становятся для нас пустым местом. Я была благодарна Аманде за наши замечательные подростковые годы с плакатами музыкантов, видеоиграми, масками для лица и первыми самостоятельно купленными бутылками вина, но тот августовский день словно стер для меня все краски с ее образа, и она превратилась для меня в блеклый карандашный набросок. Я до сих пор помню нервную дрожь в руках, когда наш общий знакомый сообщил мне, что Аманда и Джеймс спят друг с другом.

– Я слышала, ты начал общаться с Алисией?

– Не то чтобы мы особо близко общаемся… Она сейчас встречается с кем-то. Мы виделись несколько раз и переписывались, но не больше. Эта история давно кончена.

Я удовлетворенно кивнула. Я не сомневалась в том, что Джеймс уже не вернется к Алисии, но мне хотелось услышать эти слова от него самого.

Объявили посадку на наш рейс, и мы направились к выходу, придя к нему как раз в тот момент, когда почти все пассажиры прошли в самолет. В иллюминаторах было темно, мы вылетали ночью. Джеймс взял наши сумки и куртки, сложил их на багажную полку и сел рядом. Наши колени соприкасались. Мы оба сделали вид, что не заметили этого. Самолет разогнался и взлетел. Тогда я еще не знала, как надолго меня утянет жизнь Сиэтла.

Несмотря на «переставленные в доме вещи», мы с Джеймсом разговаривали, не переставая, два часа. Ко мне вернулось спокойствие, и я была почти уверена, что мы остались так же близки, как когда-то. Стюардесса принесла нам ужин – ролл с курицей и салатом, небольшой круассан, чай и маленький пакетик арахиса с васаби. К тому моменту наш разговор немного исчерпал себя, и нам осталось только обсуждать еду. Оказалось, что за эти два года Джеймс научился готовить не хуже повара ресторана со звездой Мишлена.

– …и я живу обычной холостяцкой жизнью. Я имею в виду не то, что я не умею готовить, – я умею! Мне просто лень.

– Найди себе девушку, вы могли бы готовить вместе, придумывать новые рецепты… – конечно, таким нехитрым способом я хотела узнать, нет ли у него кого-то на примете.

– Думаешь, я не пытался к кому-то подкатить? Кому я такой нужен, блин.

– Какой такой?

– Грубый, циничный и вообще очень далекий от идеала. Я не принц на белом коне. Ты и сама это знаешь.

Джеймс замолчал, занявшись пакетиком с орешками, и мне хотелось закричать, что мне он нужен любой, даже с его невероятной жаждой личного пространства, холодностью и саркастичными шутками. В конце концов, к нему можно найти подход и адаптироваться под эти черты характера, подумала я. Когда он поймет, насколько сильно я готова принять его со всеми его недостатками, он осознает, что мы были предназначены друг для друга. Я даже готова была закрыть глаза на ироничный юмор, который глубоко в душе меня задевал. В конце концов, может, мне пора тоже становиться жестче?

– Как думаешь, какое самое лучшее и самое худшее чувство в жизни человека? – спросила я Джеймса, когда мы закончили есть. Мои глаза уже слипались от сна, но я боролась с желанием уснуть, чтобы продолжить нашу беседу. Мне казалось, что нужно ловить каждое мгновение разговора, пока эта возможность есть.

– Самое лучшее, я думаю, когда ты понимаешь, что настолько хорошо разбираешься в какой-либо теме, что делаешь в этой сфере большие успехи. А самое худшее… Когда тебе настолько плохо, что ты не знаешь, куда от этого деться.

Забавно, что последнее чувство у меня было связано именно с Джеймсом. Наши травмирующие расставания на долгое время заставили меня бояться уходить от людей, потому что мне всегда казалось, что с каждым уходом я буду снова падать в пропасть. Может, поэтому я так долго не могла бросить Люка. Я не знала тогда, что мы падаем в пропасть, не когда уходим от людей первые, а когда остаемся с ними, даже если их существование в нашей жизни отравляет ее.

– И когда ты себя так чувствовал в последний раз?

– Давно. Мне редко бывает действительно грустно.

Мы замолчали. Я чувствовала, что понемногу проваливаюсь в сон.

– Могу я использовать твое плечо как подушку?

– Ну попробуй, – Джеймс недоверчиво хмыкнул. – Вообще-то я костлявый.

Я положила голову на его плечо. Оно действительно неприятно утыкалось мне то в щеку, то в шею, но прижиматься к этому мужчине, находиться рядом с ним, когда он полтора года был бестелесным призраком в моей жизни… Можно ли было желать большего? Паззл встал на место. Я почувствовала, что какая-то линия в воображаемом круге жизни замкнулась, и уснула.

Глава 5

Резкий больничный запах лекарств и штукатурки неприятно обволакивал нас со всех сторон. Папино напряженное лицо. Мамины сдвинутые брови. Широко расширенные глаза моей старшей сестры Джун. И белые халаты на нас всех. Мы ждали, когда доктор разрешит нам по одному зайти в палату к бабушке. И я чувствовала, как сердце каждого из нас превращается в камень и тяжело падает вниз.

– Вы можете зайти, только каждый может остаться в палате ровно на пять минут.

– Пусть первая пойдет Джун! – мама вытолкнула сестру вперед.

Несмотря на обстановку, я ощутила внутри неприятный эгоистичный укол. Джун на 8 лет старше меня. Можно сказать, что в детстве Джун стала моей второй мамой, проводя со мной много времени и закладывая в мою детскую душу любовь к искусству, литературе и кино. Повзрослев, мы стали отличными подругами. Я всегда рассказывала Джун интересные истории, а