О плохом думать не хотелось, тем более что утром туча рассеялась, будто ее и не было, в Манчестере даже луж не осталось на улицах, о дождливой ночи напоминали только мокрые крыши автомобилей и голуби, все еще сидевшие, нахохлившись, на карнизах и садовых скамейках в парке Нельсона.

Барч-младший развернул перед клиентом большие листы ватмана, и Мейсон от удовольствия даже присвистнул — он, конечно, заказывал нечто подобное, но получилось — по крайней мере, на бумаге — даже лучше, чем он мог себе представить.

— Где подписать? — спросил Мейсон. — Ты успеешь все закончить до морозов?

— Будем стараться, — кивнул Барч. — Обычно мы прекращаем работы в середине декабря, но ради такого случая… Если профсоюз не выкинет какого-нибудь фортеля, ты же знаешь, эти люди всегда готовы мутить воду, то к Рождеству ты сможешь если не жить в своем новом доме, то, по крайней мере, начать перевозить мебель.

— Перевозить мебель, — зачарованно повторил Мейсон. — Спасибо, Сэм!

Вернувшись домой, он позвонил в Бирмингем и попросил к телефону свою жену Оливию. Тесть, взявший трубку, сухо сказал, что его дочь разговаривать не желает.

— Послушай, Джош, — сказал он, шамкая, будто забыл надеть свои вставные челюсти, — послушай, я же тебе сотню раз говорил, что Оливия не вернется, пока ты не откажешься от своей безумной идеи. Да она просто боится жить в доме с привидениями, это ты способен понять, черт бы тебя побрал? И Джессика — о ней ты вообще думаешь?

— Конечно, — мрачно сказал Мейсон. — Позовите Оливию к телефону, могу я, в конце концов, поговорить с собственной женой хотя бы о том, как учится наша дочь?

— Нет, Джош, — с сожалением произнес тесть. — Боюсь, что нет.

Мейсон положил трубку с ощущением того, что всеми его поступками и всеми поступками Оливии управляют высшие силы, которым нужно, чтобы они не помирились, нужно, чтобы замок для Кэтти был построен до наступления холодов, и нужно, чтобы… Что еще, кроме этого, нужно было высшим силам, Мейсон совершенно не представлял, но зато знал точно, что нужно, обязательно нужно ему самому. Пусть Оливия делает что хочет, но от плана своего он не отступится. Высшие ли силы им управляют, или собственное упрямство, или — что более правильно — чувство, которое приходит к мужчине раз в жизни, даже если он женат и вроде бы не способен больше испытать ничего подобного, — что бы на самом деле ни управляло его поступками, с пути своего он не свернет.

Понятно, старый ты непоправимый дурак?

* * *

— Скоро у тебя будет замок, Кэтти, самый настоящий, такой, в каком ты жила и где была счастлива.

— Я была счастлива?

— Как могло быть иначе? Ты такая красивая. Ты — из дворянского рода, а в те времена это было даже важнее красоты.

— Я не знаю… Почему меня убили? Я ничего не помню о своей жизни, кроме того, что это случилось…

— Я же рассказывал тебе. Скорее всего, ты Катерина из рода Бакстеров, мне так представляется, я читал книги, которые дал мне Арчи. Твой отец усмирял восстание против королевы, и Елизавета подарила ему в награду поместье в Саутйоркшире.

— Я ничего не помню…

— Совсем ничего? Может, когда… ну… это происходит… то память стирается, но вместо старой памяти должна возникнуть новая, верно? Ты же помнишь себя такой, какая ты сейчас? Помнишь, как пришла сюда впервые…

— Да, конечно. Я услышала зов и не могла не прийти. Голос призывал туда, где меня убили. Я пришла, но вместо коридоров и дверей, и окон, и лестниц оказались поле, и лес, и небо, я ужасно боялась неба, думала, это такой высокий потолок…

— Погоди, Кэтти… Ты ожидала, что будут коридоры… Значит, ты помнишь, что они у тебя были: коридоры, окна, двери, лестницы, и, если ты это помнишь…

— Нет, дорогой. Думаешь, что, вспомнив коридоры, я вспомню остальное? Мою жизнь, родителей? Нет, не так. Эта память… я сама плохо понимаю… все ускользает, уплывает во тьму, едва я начинаю думать об этом… не память… какое-то желание… оказаться там, где… я не знаю, Джош… Боже, какая я глупая…

— Не плачь, Кэтти, ты слишком много плачешь…

— Мне так плохо…

— Перестань, пожалуйста, ты сама говорила, что со мной тебе хорошо…

— Да, потому что ты заставляешь меня забыть!

— Забыть — что? Ты же говоришь, что ничего не помнишь! Что ты забываешь рядом со мной, если…

— Я забываю не о своем прошлом, Джош, а о том, что…

— Что? О чем ты забываешь, Кэтти?

— Не помню… Я же говорю — забываю… С тобой мне становится хорошо.

— Мне с тобой — тоже, Кэтти.

— И если бы не это черное небо над головой. Оно удручает меня. Оно… Мне хочется плакать, и я ничего не могу с собой поделать.

— Пойдем ко мне домой, Кэтти. Пока построят замок, ты можешь приходить ко мне…

— Не могу, зачем ты предлагаешь то, что невозможно?

— Но почему? Почему?

— Джош, я тебе объясняла…

— Ничего ты не объяснила, Кэтти! Ты говорила «нет», и на все мои просьбы был только этот ответ, который…

— Но только такой ответ и возможен, поверь мне.

— Почему?

— Не спрашивай, я не знаю.

— Где ты проводишь дни?

— Дни? Я… Я ухожу под утро, потому что… Так надо, Джош. И вечером я…

— Да-да, но где ты днем? Это ты должна помнить, верно?

— Помнить… Должна, да. Ты прав, но почему ты меня мучаешь? Мне с тобой хорошо даже здесь, под этим ужасным огромным небом, я почти перестаю… а ты задаешь вопросы…

— На которые ты не хочешь ответить!

— Господи! Ты ревнуешь? Ты думаешь, что днем я с кем-то…

— Да! То есть я так не думаю, это просто смешно так думать, но ведь днем с тобой происходит что-то такое, о чем ты не хочешь говорить, неужели ты не понимаешь, как важно мне знать…

— Зачем? Я хочу тебе рассказать, Джош, правда, я, конечно, прекрасно помню, что делаю, когда здесь день и светит солнце, но…

— Что?

— Не знаю… Я хочу рассказать, но… не умею… я… вот сейчас… открываю рот, чтобы сказать, как я… и не могу произнести ни слова…

— Может, это гипноз?

— Гипноз?

— Тебе знакомо это слово? Или ты забыла слова, чье значение тебе знать не положено?

— Я не знаю, что такое гипноз, Джош. Это слово… Оно страшное.

— Не плачь, Кэтти, ты опять плачешь. Перестань, пожалуйста, я больше не буду тебя ни о чем спрашивать. Если ты не хочешь говорить, вспоминать…

— Хочу! Если бы ты знал, как я хочу этого!

— Да-да, верю. Ты хочешь. Давай поговорим о другом.

— О другом? Давай.