у испытуемого зрительную галлюцинацию архетипической формы», представляющую собой один из «символов мандалы», которые, как давно предполагал Юнг, «локализуются именно в мозговом стволе». «Если догадка о такой локализации этого архетипа подтвердится в ходе дальнейших экспериментов, то мы получим еще одно доказательство того, что патогенный комплекс способен самопроизвольно распадаться под воздействием специфического токсина, а деструктивный процесс можно будет трактовать как своего рода ошибочную биологическую защитную реакцию». Не стоит забывать о том, что, к примеру, Медард Босс назвал архетип «изолированным, гипостазированным и абстрактным понятием».

Было бы ошибкой полагать, что о правомерности теории динамического психологизма можно судить по результатам терапии, то есть ex juvantibus[25]. Нам давно известно, что в области психотерапии традиционное преклонение перед фактами и показателями эффективности себя изжило. Мы уже не можем просто так следовать заповеди «По делам судите их». Независимо от психотерапевтического подхода среднестатистический показатель полностью или в значительной степени излечившихся пациентов, согласно данным Карузо и Урбана, Апелля, а также Ламона, Мейерса и Харви, колеблется в пределах от 45 до 65 процентов. Лишь в исключительных случаях — например, в психотерапевтической амбулатории под руководством Евы Нибауэр, где применяются принципы логотерапии, — этот показатель достигает 75 процентов. Более того, Б. Стоквис, практикующий комбинированный подход к лечению, смог показать, что результаты применения методов вскрывающей и поддерживающей психотерапии были одинаково хороши. Нам известно, что нет никакой связи между показателем частоты случаев стойкой ремиссии и типом психотерапевтических методов; разница лишь в сроках лечения. Кроме того, следует отметить, что в ходе тестирования, проведенного в одной иностранной психотерапевтической клинике, среди больных, которые стояли в очереди на лечение, то есть еще не проходили его, объективные признаки улучшения состояния обнаруживались гораздо чаще, чем у тех, кто уже проходил лечение. Кому в этой связи не придет на ум указание фон Шальтенбранда, что терапевтические меры против рассеянного склероза, если они не приводят к улучшению в определенном проценте случаев, а именно в проценте, соответствующем тенденции заболевания к спонтанной ремиссии, уже равносильны причинению пациенту вреда?

Все это можно понять, лишь дистанцировавшись от этиологического предрассудка, будто психотерапия, в особенности психоанализ, работает не в смысле неспецифической терапии, а терапии каузальной; однако все те комплексы, конфликты и травмы, которые так часто принимают за причину заболеваний и вскрытием которых психотерапия так успешно занимается с помощью своих разоблачающих методов, не так уж патогенны, как предполагают. Мои сотрудники составили произвольную выборку историй болезни пациентов, проходивших лечение в нашем неврологическом отделении, а также произвольную выборку историй болезни пациентов психотерапевтической амбулатории, затем сопоставили их и показали, что нашим пациентам пришлось столкнуться с гораздо большим количеством комплексов, конфликтов и психических травм, и мы объясняем это тем, что учитывается весь груз дополнительных проблем, с которыми сталкиваются пациенты с неврологическими заболеваниями. Так или иначе, о том, что эти комплексы, конфликты и травмы действительно патогенны, не может быть и речи, потому что они встречаются повсеместно.

То, что принято считать патогенным, на самом деле патогномично, то есть не столько причина, сколько признак заболевания. Когда в рамках сбора анамнеза на поверхность выходят конфликты, комплексы и травмы, во многом это похоже на ситуацию с рифом, который становится видимым при отливе. Риф не причина возникновения отлива, при отливе он лишь становится видимым. Аналогичным образом анализ экфорирует, проявляет комплексы, которые, по сути, представляют собой симптомы невроза, признаки болезни. То, что в случаях конфликтов и травм речь идет о чрезмерной нагрузке, то есть, по определению Селье, о стрессе, дает нам весомый повод остерегаться распространенного заблуждения, что якобы только чрезмерная нагрузка патогенна, но не ее резкое снятие. Нагрузка, пока она дозирована и выражается, скажем, в том, что человек занят задачей, предъявляющей к нему определенные требования, может быть антипатогенной. Больше стресса, чем было в Освенциме, едва ли можно себе представить, но именно там психосоматические заболевания, которые, как считается, вызывают стресс, практически не встречались.

Дело не только в том, что комплексы не патогенны сами по себе, но и в том, что они могут быть ятрогенными. Например, Эмиль Гутхейль и Ян Эренвальд показали, что пациенты фрейдистов видят сны, связанные с эдиповым комплексом, а у пациентов, которых лечат по методу Адлера или Юнга, во сне фигурируют конфликты на почве борьбы за власть или архетипы. Мы не можем более полагаться на трактование сновидений. Как заявляют некоторые выдающиеся психоаналитики, сны часто «идут навстречу» лечащему врачу, то есть его методу трактования. «Если психоанализ оказывает терапевтический эффект, во многом это происходит за счет терапии внушения. Пациент не понимает, как проводимые врачом поиски вытесненных комплексов могут ему помочь, если ему не объяснят цель этого процесса, а объяснение он получает благодаря большой популярности основных понятий психоанализа. Следовательно, пациент, который отправился на сеанс психоанализа, уже доказал, что он увлечен его идеями и в нем уже присутствует соответствующее ожидание, имеющее аутосуггестивное действие»[26]. «Процесс суггестии начинается еще до беседы, — подмечает М. Пфланц. — А понимание того, что почти в любой терапии в той или иной мере присутствует внушение, о котором говорил еще Стоквис, возможно, устранит предвзятость, с которой к нему относятся».

Помимо фактора внушения, свою роль играет также возможность выговориться: именно она дает пациенту чувство облегчения. Нам легче переносить не только разделенное горе, но и страдание, которым мы просто поделились, о котором рассказали. Если на этот счет нужны доказательства, то его хорошо иллюстрирует следующая история. Однажды ко мне обратилась американская студентка, которая хотела поведать мне о своем страдании. Она говорила на таком яром сленге, что я не мог понять ни слова, хотя очень старался. Она продолжала изливать мне душу, и я, дабы она не заметила мое смущение, направил ее к моему американскому коллеге под предлогом того, что ей нужно сделать электрокардиограмму, и назначил ей прием на другой день. Однако она не пошла к коллеге и ко мне тоже не вернулась. Мы столкнулись с ней как-то на улице, и выяснилось, что той встречи со мной ей оказалось достаточно, чтобы разобраться с ее конфликтной ситуацией. И по сей день я понятия не имею, что привело ее ко мне!

Принято думать, что психоанализ способствует изменению динамики аффективных процессов и преобразованию энергии влечений, но в действительности если психоаналитикам и удается достичь успеха в лечении, то только благодаря тому, что под влиянием психоанализа у пациента происходит экзистенциальная перестройка. Без опасения перед громкими словами можно сказать, что движущая сила лечебного процесса в психоанализе — встреча человека с человеком. Даже так называемый перенос —