Ванглен лежал на спине, запрокинув голову, и ему казалось, что море стало небом, а небо — морем. Ему казалось, что он на небе. Голова девушки лежала на его плече. Ее черные волосы разметались по его груди. Ее синие глаза светились на темном от загара лице.

— Как тебя зовут? — спросил Ванглен.

Девушка смотрела на него так, будто этот вопрос для нее ничего не значил, будто она даже не понимает смысла этих слов, и Ванглен вновь испугался, что пребывание там, за чертой жизни, не прошло для нее бесследно.

— Меня зовут Ванглен, — ткнул себя пальцем в грудь Ванглен, а потом коснулся девушки. — А как зовут тебя?

— Ванглен… Тогда, наверное, меня зовут Киллена, — улыбнулась девушка.

— Ты не помнишь, как тебя зовут? — удивился Ванглен.

— Я так люблю тебя, что позабыла обо всем на свете, — ответила Киллена, и свет в ее глазах стал густым и синим. — Я так люблю, что забыла себя. Мне кажется, что я помню лишь тебя, моя любовь. Что я всю жизнь помнила лишь тебя. Я искала тебя. Я бродила по земле. Я плыла от острова к острову. Но никак не могла вспомнить, где я тебя видела. Иногда мне казалось, что я видела тебя лишь во сне, что на самом деле тебя нет, что я тебя выдумала.

— Ты не помнишь, как мы встретились? — рассмеялся Ванглен.

— Значит, мы встречались не во сне?

— Я встретил тебя здесь, на этом острове. Ты сидела на песке и… читала книгу. Разве ты не помнишь этого?

— Я помню лишь тебя, — полыхнула взглядом Киллена. — Мне кажется, что до встречи с тобой меня вообще не было. Это была не я. Я помню, что та я, что была до меня, жила в большом городе, где было так много домов, что из окна одного всегда можно было разглядеть крышу другого, и где было так много людей, что, не побродив и дня, обязательно встретишь человека. И эти люди были столь прекрасны, что я влюблялась во всех мужчин и во всех женщин. И всякий раз это была любовь с первого взгляда, потому что нельзя было не полюбить их, увидев хотя бы раз. И люди любили меня. Рядом со мной, вокруг меня, во мне было столько любви! Мы целыми днями танцевали! Танцевали и любили друг друга. Любовь и нежность переполняли меня. Я выплескивала их на первого встречного, но любви во мне не становилось меньше. Ее становилось больше. И я не могла вынести этого счастья. Я ушла от людей. Я уплыла от них в море. Я плыла много дней и ночей, от острова к острову, и никого не встречала на своем пути. Никогда еще я так долго не была одна. И никогда еще я не была так счастлива. С каждым днем я становилась все счастливее. Я вся горела внутри и таяла снаружи от прикосновения ветра, волны, луча солнца. Мои чувства обострились настолько, что даже собственные движения стали для меня источником нестерпимого наслаждения. Я плыла и чувствовала, что наслаждение растет во мне с каждым взмахом руки, растет и достигает экстаза, которого я не испытывала ни с одним мужчиной и ни с одной женщиной. И тогда я выходила на берег и отдыхала. В то хрустальное утро я вышла на берег, и ветер прильнул к моей груди с самой трепетной нежностью, а солнце опалило мою кожу сладчайшими поцелуями. Я бросилась в море, но вода обняла меня еще более жгучей лаской. Я каталась по песку, но он с нежностью льнул ко мне каждой своей песчинкой, мириадами песчинок. Я чувствовала, что больше не могу этого вынести. Умирать от счастья — это так трудно! Я пряталась в тени деревьев, скрывалась в домах. Но это не приносило покоя. Море, солнце и ветер звали меня, и я не могла противиться этому зову. И тогда я вышла на берег и почувствовала, что достигла высшего счастья, счастья, которое невозможно выдержать, от которого нет спасения, потому что оно бесконечно, и от которого невозможно избавиться, потому что оно — это и есть я сама. И вдруг я увидела книгу.

Я не помню, где нашла ее и каким образом она оказалась в моих руках, но мне ничего больше не оставалась, как открыть ее…

Киллена молчала. Ванглен гладил ее волосы.

— Ты помнишь, что было написано в книге? — вдруг спросил он, и лицо его при этом осталось совершенно спокойным.

— Этого нельзя рассказать, — глаза Киллены изменили цвет. — Но не потому, что я этого не помню. Там были вопросы, на которые нет ответа. Но не потому, что ответа нет. Смысл этих вопросов не в ответах, а лишь в том, чтобы человек задался ими. И начал думать.

Взгляд Киллены посерел, словно сумерки, и она произнесла слова, которые оглушили Ванглена. Он пытался понять, что она говорит, но не мог. Ее губы шевелились беззвучно.

— Я тебя не слышу! — орал Ванглен, глядя на беззвучные губы Киллены.

— Не слышу! Я не слышу тебя, Киллена!

Он взглянул ей в глаза, и это спасло обоих. Ванглен обхватил ее за плечи, встряхнул, стал целовать, заставил посмотреть себе в лицо. Киллена очнулась. Взгляд ее просиял.

— Когда в то утро я открыла книгу, то думала, что достигла высшего счастья, — горячо зашептала Киллена на ухо Ванглену. — Но я ошиблась. Никогда! Никогда еще я не была так счастлива, как в эту минуту с тобой!

Когда Ванглен очнулся от сна, было раннее утро, самый милый его сердцу час. Ванглен сел на прохладном песке и сразу увидел Киллену и Ньена. Они танцевали. Это было прекрасно.

Ньен был огромен, как гора. Киллена рядом с ним казалась порывом ветра в верхушках сосен, плеском волны у подножья скалы, лучом света, мерцающим в темноте пещеры. Музыка, под которую они танцевали, была беззвучной, но Ванглен так же ясно слышал каждый перелив ее мелодии, как видел движения двух нагих тел в резких лучах восходящего солнца, на розовом песке, на фоне глубинной синевы гладкого, как кожа девушки, моря.

Мелодии, которые вели Ньен и Киллена, были столь же разными, как и они сами. Чтобы подчеркнуть этот контраст, Ньен совершал странные и резкие движения, будто он не танцевал, а разминался перед схваткой. Бугры его мышц перекатывались и вспухали под кожей. Его могучая фигура, казалось, заслоняла все небо над трепещущей Килленой. Если бы в этом мире существовала угроза, то Ванглен сказал бы, что Ньен угрожал Киллене. Он грозил ей, как грозит волнам скала, висящая над морем, и ждущая, когда же волны подточат ее. Ньен словно творил над Килленой каменный небосвод, готовый низвергнуться огненной лавой страсти, клокотавшей в глухом подземелье его музыки.

Киллена вела совсем другую мелодию. Она была высока, тонка и печальна, невыразима печальна. Ванглен никогда не слышал ничего подобного. Киллена словно бы принесла эту музыку из какого-то другого мира, где она побывала и откуда Ванглен вновь вызвал ее к жизни. Он жадно слушал эту музыку, которая беззвучно раздавалась не то в его душе, не то повсюду вокруг. Ванглен окаменел от восторга. Нет ничего на свете прекраснее музыки. Особенно, если она печальна и звучит внутри. Наслаждение можно чувствовать, не зная боли, но радость невозможно понять без печали. Впрочем, в Антарктиде и печаль была радостью. Музыка была единственной печалью в Антарктиде. Слушать ее — высшее наслаждение.

Беззвучные слезы, которые лила Киллена в танце, не были светлыми. И все же магическая красота ее движений превозмогала скорбь, и это мешало Киллене выразить всю глубину печали в этом сияющем мире восходящего над Антарктидой солнца. Мучась этим, Киллена пыталась выскользнуть из грациозности собственного тела, но чем больше она старалась сбросить с себя несказанное изящество хрупкой плоти, тем прекраснее и чувственнее становились ее отчаянные жесты.