это и есть деревянные шесты, и этими шестами толкался пришелец о тинистое дно.

— Здравствуй, Багылка! — окликнул Шоромох с важностью в голосе.

Это был нищий из нищих, сирота Багылай (Василий), откупленный раб, иждивенец якутского князя Чемпана (Степана) на Родиевой. Багылай был не якут и не одун, был он из племени эвенов, что ничуть не богаче и не лучше погибающих одунов. Здешние эвены некогда ездили верхом на оленях. Но оленей они съели и стали поневоле ходить пешком и вышли с последним о ленным караваном на богатые якутские заимки по многопокосной Родиевой. Тут они жили как черт пошлет, выпрашивали у жирных якутов рыбные кости и объедки, ковали им ножи, когда было железо, нищенствовали, унижались и все больше должали якутам. Отец Багылая, Оляшкан (Алексей), тоже задолжал толстомордому князю Чемпану, не выдержал долга и умер.

Весною «якутская управа» в уплату многотысячного долга распродала имущество покойного Алешки, а главное — детей его: тоненьких, проворных, из охотничьего племени.

Эвены даже пешие превосходят в охоте конных якутов. Багылай был из хорошего охотничьего рода, улавливал искусно горностаев и, случалось, ходил на медведя один на один, с кремневым ружьем и рогатиной.

Он выскочил на берег, вытянул челнок за собой.

— Говори, — приветствовали его хором несчастные одуны.

— Накури нас, — позвала Курынь. — Три месяца табаку не пили, утроба вопиет.

Иждивенцы у богатых якутов все же перехватывали порою хотя бы листок табаку. Они были удачливее захолустных одунов, навсегда бестабачных.

— Молчи, не дразни, — не выдержал и фыркнул на жену Чобтагир. — Какой табак может быть у злосчастного якутского раба?

Эвен, однако, вынул из-за пазухи кисет, и одуны с замиранием сердца увидели, что кисет объемистый, раздутый какой-то начинкой.

С важным видом Багылай вынул из кисета два больших табачных листка, разорвал на частички и стал оделять присутствующих.

— Мэ, курите.

— Где взял? — спросил пораженный Шоромох.

— Хо, у хозяина…

— Как раздобрился, — радостно сказал старик, — поеду и сам тоже возьму.

— Вот мы поедем сейчас.

Багылай покачал головой.

— Незачем ехать, — сказал он спокойно. — Хозяина не стало.

— Как не стало, куда не стало? — спросили оживленные одуны.

— Забрали его, — подтвердил эвен. — Далеко увезли.

— Кто забрал?

— Русские советчики забрали, с винтовками, с ножами.

Воинственный дух вспыхнул в глазах у старика.

— А вы отчего не заступились? — сказал он задорно. — На Родиевой есть ружья.

— Нет, — сказал эвен. — Те ружья не для нас, а против нас. Довольно нашей крови выпил Чемпан.

Пусть попробует теперь, когда кровь из самого потянут. Съели нас.

— Что ты такое говоришь? — спросил с удивлением Шоромох.

— А то говорю. Даже кобыла лягается, и корова бодается, а разве человек хуже кобылы и коровы? Мы с русскими, советскими, не станем воевать. Пришли, попросили словить пузатого Чемпана. Он, кстати же, из Родиевой бежал и лесами собирался пройти на высокую Мому, но мы его словили, как ловят бесхвостого зайца, и отдали его русским, советским.

— Да что за советские русские? — почти завопил Шоромох. — Мы знали, бывают начальники русские, и русские казаки, и русские торговцы, а это какие советские, новые русские? Отчего они советские?

— Большие, советские, — сказал Багылай. — Болыписки, большаки… Большие почему, ты сам понимаешь, — большие, великие, сильные. А советы оттого, что везде собирают советы, русские, якутские, эвенские советы. Сами ничего не решают, решают советы. А еще особая такая… Особые люди. Те крепко решают, дважды их ум не идет. Что скажут — то ладно. Как раз. Их все слушают.

— Понять ничего не могу, — сказал Шоромох упавшим голосом. — То без советов ничего не решают, а то советы слушают особую такую.

— Отчего она такая? Отчего ее слушают?

— Оттого, что она умнее всех, — оказал Багылай с важным видом.

— Путаешь ты, — сердито возразил Шоромох.

— Самые умные, самые старые, самые дельные[6], — старался объяснить Багылай. — Есть посредине земли город такой Керемле, а река у него Маськува, — там в Керемле живут, на реке Маськуве, оттуда направляют. И еще называется «советски власть», а другие называются «кам», «каму…», «каммунысты», «партия».

Он выговаривал незнакомые слова довольно чисто, так что, быть может, и русский пришелец из «Керемле» мог бы уловить их настоящее значение.

Лицо Багылая осклабилось улыбкой.

— То — старики, самые умники, а есть и молодые. В нашем городе есть молодые: якуты, эвены, русские, всякие есть. Они медвежата для старых медведей, а имя такое же: «кам…», «ком…», «камчом…», «камчомол».

Одуны устали слушать непонятные слова.

— Будет тебе: кам, ком. Ты толком скажи, что у вас было? Кого забрали? Чемпана забрали, другие как? И как это вышло, скажи.

— Приехали такие молодые, в шапках горшками, рожнами, кожаные куртки, сапоги, и лица безбородые, вроде как у нас, ни одного бородатого. Бритые усы. Один был якут настоящий. Говорил по-якутски, совсем как настоящий «житель». Но только и этот якут особенный.

Приехали, заехали в улусную управу, к Лупандину. Лупандин, вы знаете, писарь толстый такой, напился нашей крови, как клещ, его взяли, вышибли из дома: «поди вон», говорят. Наутро собрали суглан[7], и сначала по-старому пошло, скотистые люди пришли, тойоны-князьцы[8] собиратели мехов, многооленные торговцы, почтари[9]. Много их, а с ними их братья, приказчики и всякий, кто ест от них и пьет от них. Много пришло, полную управу набили, сесть некуда, стоят. Старым да богатым Лупандин приготовил скамейки. Тут вышел русский начальник, а с ним тот якут.

— Все пришли?

— Да, все стоящие! А тот якут поглядел, кафтаны у них крепкие, шапки у них лисьи, конские сары[10] на ногах. Лица у них толстые, брызнуть хотят.

— Вот они какие, — говорит, — словно быки кормленные.

— Все стоящие, — еще раз сказал Лупандин.

Якут засмеялся и говорит:

— Ну, позовите нестоящих.

А уж там на дворе шум, крик. Откуда-то люди узнали и пришли. Малоскотные люди. Долговые по сену, по быкам, по лошадям. Чужие пастухи-погонщики, чужие косари. Вопят на улице: «Пустите и нас!»

Двух послали к начальнику: Кирика да Микшу. Кирик-то — олений пастух, а Микша — сенокосный человек. Летом заказы берет, а зимой отрабатывает.

— Не слушай этих толстых, — говорят. — Нас тоже послушай.

А начальник говорит:

— Пускать вас некуда, мы лучше сами к вам выйдем.

Вышел, спрашивает:

— Люди, скажите, какая ваша главная обида?

Один кричит:

— Покосы и земли верните, улусные покосы все захватили богачи! Нашим лошадям копытом некуда ударить…

А другие кричат:

— Долги надо скостить, пропадаем от процентов! Что больше платим, то больше остается.

А тут подваливает новая сила: иждивенцы — хумаланы, молодые мальчишки — рабы. И не то якуты,