кошмарным сном. Позитивный энтузиазм времен "оттепели", подъема, целины и Братской ГЭС постепенно сошел на нет. Интервенция в Чехословакию окончательно убедила думающую часть молодежи в том, что со стороны официальных властей ничего, кроме тупости лжи и подавления, ждать не приходится. Соответственно, встал вопрос о собственной системе ценностей, альтернативном образе жизни. Однако одной лишь музыки и обмена фотографиями было явно недостаточно, требовалось нечто вроде идеологии, некая новая мощная платформа. Градский: "Это был хиппизм".

"Я им докажу, что наш хиппи — это не какой-нибудь там западный" ("Крокодил", 1973 г.)

Да, хипповое поветрие в мгновение ока радикально перелицевало облик наших молодых людей. Мне кажется, это было самое массовое и заметное "альтернативное" движение из всех, что я у нас когда-либо наблюдал. То есть даже все многочисленные и шумные сегодняшние группировки выглядят довольно хило по сравнению с "совхиппи" начала 70-х. Не думаю, что философская, "теоретическая" сторона хиппизма имела здесь большое значение — я почти не встречал людей, которым что-либо говорили имена Тимоти Лири, Джона Синклера или даже Джерри Гарсия, не говоря уже о Герберте Маркузе или Теодоре Адорно. Но контркультурный стиль жизни был с энтузиазмом подхвачен миллионами. Антураж хиппи был нов, но понятен и доступен; он позволял ярко выделиться и противопоставить себя "нормальному" обществу, а также эффективно идентифицировать себя с некой "передовой" общиной. Коля Васин выразил эту сложную формулировку просто: "Когда я увидел обложку "Эбби Роуд"[15], на следующий день я снял ботинки и пошел по Ленинграду босиком. Это был мой вызов, моя попытка самоутверждения". Бесспорно, что общественный климат тех лет стал хорошим катализатором хиппового бума. Это было начало "застоя" — годов лицемерия и бездарности, когда "выпадение" из официальной системы многим представлялось наиболее достойным — пусть и не самым конструктивным — выходом.

Быт хиппи и формы их общения в точности повторяли практику стиляг, только масштабы были в сотни раз больше и названия появились новые. Улица Горького теперь именовалась не Бродвеем, а просто Стритом, и вся она была вечером заполнена длинноволосыми ребятами и девочками в мини и макси: и те и другие носили бусы, цепочки и значки. Значки, как правило, производились самостоятельно: брался готовый фабричный продукт или большая пуговица и сверху наклеивалась фотография любимой группы или популярный лозунг — обычно просто слово "любовь" или "занимайтесь любовью, а не войной" (по-английски). Однажды на таком значке я увидел портрет Н. В. Гоголя с волосами до плеч и подписью "Джон Лен-нон".

Главным предметом одежды, естественно, стали джинсы, но у местных портных работа тоже кипела. Многие хиппи зарабатывали себе на жизнь пошивом брюк из брезента, ткани для матрасов и т. п. Обязательным модным атрибутом был немыслимый клеш в тридцать — сорок сантиметров. Ширина брюк как бы свидетельствовала о степени радикализма и преданности хипповой идее. Помню, когда я познакомился с Игорем Дегтяркжом. "московским Джими Хендриксом", лидером группы "Второе дыхание" и одним из столпов хиппизма, он недовольно посмотрел на мои узкие джинсы, заправленные в высокие ботинки, и спросил: "Ты что, за войну?" Сам он был одет в какой-то псевдоиндийский балахон и необъятные цветастые клеши из гобеленовой ткани, поверх каждой штанины которых, как лампасы, только спереди, были пристрочены огромные пацифистские знаки.

У хиппи были традиционные места сбора в скверах и центре Москвы. Главное из этих мест, у старого здания Университета на проспекте Маркса, называлось "Хипподром". Однако, в отличие от стиляг, хиппи активно мигрировали, особенно летом. Автостоп стал чем-то вроде профессионального спорта. В теплые месяцы десятки тысяч "волосатых" собирались в Крыму. В Ялте был большой рынок, где хиппи торговали одеждой, пластинками и всяческими модными предметами, зарабатывая прожиточный минимум, а климат и обилие "коммун" позволяли не очень заботиться о крыше над головой. Другим популярным географическим пунктом был Таллинн. Здесь между средневековым готическим костелом и кафе "Пегас" находилась легендарная "Горка", где концентрировались хиппи со всей страны и где можно было встретить самые экзотические личности: бритых буддистов, кришнаитов, прочих пророков, спонтанных философов и просто ребят, невменяемых после уколов. Впрочем, проблема наркотиков не стояла особенно остро, так как большинство удовлетворяло дешевое крепленое вино. Моральный кодекс наших хиппи ставил превыше всего свободную любовь, и это активно внедрялось в жизнь, часто в коллективной форме.

Власти (конкретно — милиция, ибо с прочими инстанциями движение не соприкасалось) относились к хиппи без симпатии, но достаточно терпимо. Количество этих отщепенцев было таково, что если задерживать всех за вызывающий внешний вид и аморальное поведение, то не хватило бы наличного состава и приемников. В некоторых, особо "неблагоприятных" городах (в частности Риге) практиковались облавы на притоны хиппи с последующим обриванием всех наголо и проверкой на венерические заболевания. Бывало, что отлавливали одиноких хиппи и пытались вправить им мозги с помощью кулаков.

Пожалуй, самой забавной штукой был хипповый слэнг. Он с зеркальной точностью походил на язык героев "Заводного апельсина"[16]: русский с массой слегка переделанных английских слов. Мужчина — "мэн", девушка — "герла", старый — "олдовый", новый — "брэндовый", провинциальный — "кантро-вый", сумасшедший — "крэйзовый", лицо — "фейс", квартира — "флэт", ботинки — "шузы", пять рублей — "файв", десять рублей — "тэн" и т. д.

Вообще, мне кажется, наши "пипл" (так себя называли хиппи) мало отличались от западных, только в социальном отношении они были более пассивны: течений, похожих на "йиппи", "СДО" и прочую "новую левую", у нас практически не было. Хиппизм был альтернативным способом получения альтернативного удовольствия. И во главе всего стояла музыка, в первую очередь англо-американский рок. Отсюда и моды, и жаргон, и бесконечные часы балдения у стерео.

Западные "рекорда" были фетишем номер один. Естественно, в магазинах не было и намека на них, их привозили моряки, спортсмены, дипломаты, иностранцы, и пластиночный "черный рынок" бурлил. "Брэндовый рекорд" популярной группы стоил 60–70 рублей, а за тридцатник шли диски, которые вообще невозможно было слушать. Из альбомов с разворотами часто вырезали середину и вешали на стены в качестве плаката, после чего остатки конверта склеивали и продавали пластинку чуть дешевле. ("Настоящие" постеры стоили по 10–25 рублей в зависимости от размеров и содержания.) Двойные альбомы разрезали и продавали по отдельности. Старые диски паковали в целлофан и спекулировали ими как "брэндом"… Варварство, коммерция и фанатичная любовь к року слились воедино.

Арсенал — "Суперстар"

В 1972 году мы со старым, еще пражским приятелем