ежедневно. Они распределяли между собой задачи, связанные с крупными операциями, а затем, в свою очередь, готовили планы и проекты постановлений, чтобы в намеченный срок утвердить их совместно или в соответствующем правительственном органе[61].

Совет по эвакуации, небольшой, динамичный орган, наделенный значительными полномочиями, опирался на местные советы, учреждения и хозяйственные наркоматы, помогавшие претворять в жизнь принятые им решения[62]. Заместители наркомов угольной промышленности, черной металлургии и тяжелого машиностроения выступали уполномоченными Совета по эвакуации, назначали в своих наркоматов до пяти человек для разработки планов эвакуации и отправляли собственных уполномоченных контролировать демонтаж и перемещение предприятий. Председатели местных парткомов отвечали за жилье, строительство, участки и питание в пунктах назначения[63]. В критические моменты Совет по эвакуации отправлял на крупные железнодорожные станции и в порты собственных посредников и представителей. Они были наделены исключительными временными полномочиями, дававшими им преимущество перед местными властями, и решали проблемы по собственному усмотрению. В республиках, областях и других регионах были учреждены местные ведомства, контролирующие эвакуацию, а на крупных железнодорожных узлах и в пунктах назначения созданы эвакопункты, чтобы облегчить продвижение эшелонов. В портах для транспортировки грузов с поездов на суда были сформированы эвакобазы, снабженные грузоподъемными кранами, баржами и паромами[64]. Таким образом, Совет по эвакуации представлял собой парадоксальный орган: крайне централизованный, но вместе с тем зависящий от множества местных советов и парткомов, исполнявших его решения. Созданный во время войны, он опирался на довоенную государственную и промышленную инфраструктуру. Совет состоял из членов правительства, но наделял своих уполномоченных почти неограниченной властью в случае критических ситуаций на местах. Успешная деятельность этого органа во многом объяснялась именно его парадоксами.

Так как руководство страны распорядилось, чтобы Совет по эвакуации «немедленно приступил к работе», Каганович собрал его членов прямо в день создания Совета[65]. Дубровин, заместитель наркома путей сообщения, позднее вспоминал, как после первого собрания они поспешно «разыскивали в архивах и библиотеках Москвы, в том числе в Государственной публичной библиотеке им. В. И. Ленина, хотя бы отрывочные сведения об эвакуации во время Первой мировой войны, но найти почти ничего не удалось». «Опыт приобретался в ходе военных действий», – добавил он[66]. В первые дни своего существования Совет по эвакуации не уделял особого внимания вывозу промышленных предприятий, сосредоточившись на ценном имуществе в отдельных городах и районах прифронтовой полосы[67]. Учитывая, какой ужас и потери в скором времени ожидали страну, первые собрания Совета показывают, что его члены не отдавали себе отчета в том, какую масштабную задачу им предстоит решить.

Эвакуация и выжженная земля

Поскольку Совет по эвакуации только начал функционировать, местная администрация в прифронтовых зонах отчаянно добивалась инструкций из Москвы. 27 и 29 июня ЦК и Совнарком выпустили два постановления, которыми теперь надлежало руководствоваться. Первое из них, помеченное «строго секретно», было разослано партийным работникам и членам местных советов в прифронтовых зонах. В нем, в отличие от газет, не дававших конкретных сведений о сокрушительных поражениях на фронте, признавалось, что страна стремительно теряет территории, а вместе с ними – ценные промышленные и сельскохозяйственные ресурсы. В постановлении, призывавшем следовать тактике «выжженной земли», говорилось: «Все ценное имущество, сырьевые и продовольственные запасы, хлеба на корню, которые, при невозможности вывоза и оставлении на месте, могут быть использованы противником, в целях предотвращения этого использования, – распоряжением Военных Советов фронтов должны быть немедленно приведены в полную негодность, т. е. должны быть разрушены, уничтожены и сожжены»[68]. Учитывая «сложную» ситуацию на фронте, советское руководство понимало, что Совет по эвакуации может не успеть принять меры. Оно выделило четыре категории, подлежавшие эвакуации в первую очередь: промышленное оборудование, сырье, продовольствие и государственные ценности; квалифицированные рабочие, инженеры и служащие вместе с предприятиями; молодежь призывного возраста; ответственные советские и партийные работники.

Второе постановление содержало инструкции для населения в целом:

При вынужденном отходе частей Красной Армии угонять подвижной железнодорожный состав, не оставлять врагу ни одного паровоза, ни одного вагона, не оставлять противнику ни килограмма хлеба, ни литра горючего. Колхозники должны угонять скот, хлеб сдавать под сохранность государственным органам для вывозки его в тыловые районы. Все ценное имущество, в том числе цветные металлы, хлеб и горючее, которое не может быть вывезено, должно, безусловно, уничтожаться.

Постановление предписывало местным партийным работникам «драться до последней капли крови за наши города и села, проявлять смелость, инициативу и сметку, свойственные нашему народу»[69]. Кроме того, оно наделяло их огромными полномочиями, предоставляя действовать по собственному усмотрению.

Два постановления лаконично перечисляли приоритетные группы для эвакуации и обозначали иерархию полномочий. Если условия не позволяют Совету по эвакуации принимать решения, эту обязанность должны взять на себя военные советы на фронте. Если военные советы уже отступили, местные партийные и ответственные работники должны были эвакуировать то, что еще можно было, уничтожить остальное и сражаться до последнего. Красная армия отступала быстро и неорганизованно, военные советы не располагали достоверной информацией, а Совету по эвакуации не удавалось поддерживать контакт с прифронтовой полосой. В таких условиях местная администрация оказывалась перед мучительной дилеммой. Тактика «выжженной земли» – поджигать поля, угонять скот, взрывать заводы – неизбежно сказывалась на положении остающихся. Как будут выживать люди, не уехавшие в эвакуацию, без сельскохозяйственной продукции, скота и промышленности? Хотя правительство призывало всех уезжать, крестьяне из отдаленных деревень не могли добраться до станции, а у некоторых были старые или больные родственники, слишком слабые, чтобы отправиться в путь.

Выбор – уехать или остаться – влек за собой роковые последствия, особенно для еврейского населения. Уже доходили слухи о жестокости фашистов, но некоторые считали их преувеличенными. Другие же, пережившие Первую мировую войну, вспоминали «культурных» и «вежливых» немцев[70]. Елизавета Дубинская, молодая еврейская женщина из Киева, вспоминала, что, когда пришло время эвакуации, ее семья разделилась:

Моя тетя попала в Бабий Яр, папина сестра, и дети ее, и сыновья, и все. Тетя Меня ее звали. Папина родная сестра, он очень, очень переживал, после войны он плакал и молился над ее фотографией. Они не понимали. Им ихний сын Нойка был, так он сказал, что надо взять пару белья и уехать, пока ты можешь. Она не верила ему. Он уехал, остался живой. А она осталась, ушла в Бабий Яр[71].

Историк Ицхак Арад отмечает, что советские эвакуационные органы спасли от гибели около 1,63 миллиона евреев, предоставив им убежище на востоке[72]. Но когда немцы стремительно приближались, ни члены местных