class="p1">— Да все нормально у меня… — ответил, ревнуя к той действительности, что ее окружала.

Таня любит город, я — лес… даже о погоде не спросила. Так что мы недолго говорили. Не было у нее ко мне вопросов, а мне не захотелось навязываться со своей Леной… Или с нашей Леной?

Сложил антенку телефона и стал спускаться к реке. Она была в шести тысячах километров от меня, но дело не в этих тысячах… Людям невозможно понять друг друга, как-то так устроено… — я пробирался по своей же тропе в снегу, — впрочем, тут же и понятно было, что все справедливо. Чтобы понять, нужно пытаться. Мы с женой плохо пытались. Просто эксплуатировали друг друга двадцать пять лет. И не то чтобы не хотели понять, были дела поважнее — хлопотали о сытости, о здоровье, о веселье. И вот теперь… не очень знаем друг друга. Она кажется мне равнодушной, я ей тоже могу казаться не тем, что я есть. Может быть, тоже равнодушным, хотя я точно знаю, что это не так.

Я постоял, разглядывая пасмурное небо, взял лодку в повод и пошел пешком по мелкой реке. Лодка цепляла дном, я оскальзывался сапогами по камням. Никого вокруг не было, и мне было… не плохо мне было. Мои сейчас далеко, конечно, но они есть, и у них все более-менее.

Стало глубже. Я забрался в лодку и поплыл.

Человек одинок в своей глубине. Если бы не наш создатель, единственный, знающий нас такими, какие мы есть, и любящий нас такими, одиночество было бы смертельно. Только Он бережно сохраняет наши связи с миром.

Справа у самой воды стояла одинокая высокая лиственница. С красивой кроной, видная отовсюду. Ее в прошлый раз сфотографировал Серега, и она теперь висит у него на стене: туман после дождя поднимается над рекой, лиственница вершиной чуть склонилась над водой, зеленая и пушистая. Она и сейчас была ничего, но уже буро-желтая, снег под ней лежал.

Речка разбилась на две протоки. Я пошел по правой, дугой обтекающей низкий галечный остров с мелкими кустиками. Остров был вытянутый, в широкой его части, в двадцати метрах от меня торчали оленьи рога. Я присмотрелся, сначала увидел взгляд, а потом и всю морду. Изюбрь лежал и следил за мной, медленно поворачивая голову. Лодку нехорошо несло под дерево, нагнувшееся над водой, я стал отгребаться, и этого зверь не выдержал. Поднялся и спокойно, недлинными прыжками стал уходить в дальний конец острова. Он не понимал, кто я, он вообще мог никогда не видеть человека. Перепрыгнув протоку, олень встал боком. Стройный с могучими раскидистыми рогами.

Я причалил на другой берег. Бык долго лез в крутую каменистую гору, поросшую редкими елками. Останавливался, и мы подолгу глядели друг на друга. Наконец он исчез, перевалив хребет. Странный трепет всегда возникает в душе, когда наблюдаю животных в живой природе. Как будто сам вот-вот могу стать таким же свободным, как они.

Дождь прекратился, было пасмурно и тихо. Река спокойно несла мою лодку. Я достал виски и сделал глоток, хорошо стало, не пьяно, а хорошо, тепло. Скалы гляделись в воду, с елок громко капали остатки дождя. Хотелось плыть и плыть по этой осторожной тишине и нетронутости.

Не было никаких пятидесяти, то есть это не имело значения, я стал тих и доверчив. Осеннее небо, чистая река, напоенный горьковатым осинником вечерний воздух — больше мне ничего не нужно было. Я отлично принадлежал этому правильному миру, был его частью и сам странным образом владел всем этим. Пребывал в тихой и радостной растерянности и опять бормотал про себя что-то очень личное и благодарное.

Зачалился на мысу ровного, выглаженного водой острова. Вниз по течению открывались три живописных таежных поворота реки. Сзади поднимались высокие снежные горы.

Через час были наколоты дрова, стояла палатка, на веревке под тентом подсыхали куртка, носки, полотенце. Костер мокро трещал и разбрасывал искры. Было еще светло и полно времени, неторопливый супчик варился на огне, тучи резко потащило в стороны, на западе, как раз над Леной, сначала прорисовался голубой кусок, а потом ненадолго показалось солнце. Я дожарил лук, выскреб его в котелок и вышел из-под тента. Начало резко холодать, и небо сильно похорошело. Солнце, ушедшее за гору, отражалось красноватой и золотой каемкой по неровным краям туч. Крыша палатки забелела инеем.

Я рассматривал свой аккуратный костер и лагерь, тент, натянутый до барабанного гула. И вспоминал мокрую и неудобную утреннюю стоянку, где этот же тент болтался кое-как. Под ним только что не текло, но мне было ничего… неплохо.

Так и в жизни, которую я все обустраиваю на свой лад, как будто знаю, как надо. А важно другое — это ли нужно тем, для кого ты строишь. Понять, что им действительно нужно, может, и не благополучие вовсе, а ты сам, твое внимание. Но до этого уже руки не доходят.

Увы, другой попытки не предоставляют.

Заря гасла за гору, сумерки густели на глазах, краски снежных вершин и вечернего неба потускнели, растворялись в сером холодеющем воздухе. Расстояния стали непонятны, а звуки загадочнее и резче. Почему-то звуки обостряются к ночи — или это моя бдительность обострялась? Странно все-таки мы устроены — при такой неловкой жизни думать о своей безопасности.

Суп тем не менее получился вкусный.

Когда забирался в палатку, она хрустела от мороза.

Молчание

Морозило. Огонь осторожно лизал мелко колотые полешки и окоченевшие руки. Вода для кофе начала позванивать в котелке. Было пятое октября. Потихоньку оттаивало новое утро на реке. Не верилось, что только начал сплав… Я грел руки в пламени, отклонялся от дыма, события этих трех дней слились в одно большое что-то: вода, всякая-разная вода, дождь и снег, горы, тенты и костры, косы заснеженные, звери, тайга…

столько всего вместилось. Время — штука непростая:

все пространство этих дней было до отказа наполнено редкими чувствами.

Заварил кофе. От ясного утра легко было на душе, мысли прямо скакали, и вся эта бесполезная и радостная энергия должна была бы передаться рукам и ногам, но я ничего не делал, сидел на пенечке у костра, поглядывал на небо, ожидая солнца, и на огромный склон на другом берегу, где должны были появиться первые лучи, грел чай и сам грелся. Мороз бодрил и предлагал действовать, и он же не отпускал от тепла. Все вещи были коловые, в руки не возьмешь, что должно было гнуться — ломалось: заиндевевшая палатка,