– Правила безопасности, – прогнусил Максим, подражая усачу в синем, и повернулся к нему: – Ну, что будем делать? Ждать или как?

– Пока они придут, пора будет уходить на обед, – объявил надзиратель.

– Короче, полная задница, – перевел заключенный.

– Что им стоило согласиться на обыск?

– Но, черт возьми, мсье Менигоз, вы обыскиваете нас у каждой двери, это совершенно незаконно! Вот только они бастуют, – добавил он для меня, – поэтому их права превыше закона. Если ты не против, начни с подписей, тут они и подтянутся.

Я сел за столик, на котором были сложены стопкой двенадцать экземпляров, прочитанных жюри. Внутри каждой книжки – буроватая карточка с шестизначным номером и фамилией в скобках. Только в последний была вложена обычная визитка на имя Соланж и Ги Менигоз.

– У вас осталось четверть часа, Де Плестер.

– Валяй! – решил мой интервьюер, доставая из нагрудного кармана робы истрепанный и исчерканный пометками экземпляр. – А как мсье Менигоз, согласен, чтоб его снимали?

Усач покачал головой и прислонился к стене.

– Частная жизнь неприкосновенна, да и то сказать, он часть этих стен и ничем не рискует.

Ну, мотор!

Он хлопнул в ладоши на манер киношной хлопушки. Мадам Вуазен положила мешок с капюшонами и встала за камеру. Я закончил с благодарностями членам жюри и поднялся на возвышение к Максиму, который уже держал в руках микрофон. Он откашлялся и добрых полминуты повторял: «раз-два, раз-два».

– Вот так хорошо! – озабоченно откликнулась Жанна Вуазен, надевшая наушники звукооператора.

– Друзья из Сен-Пьера, привет, салям, шолом! – начал он бодрым тоном ведущего телеигры. – Сегодня, в рамках программы «Праздник чтения», мы принимаем почетного гостя, которому была единогласно присуждена наша премия! Куинси Фарриоль, в силу полномочий, возложенных на меня жюри, здесь отсутствующим, я имею честь наградить вас произведением искусства – картиной, написанной для вас художницей Маризой Бурдо, добровольно взявшей на себя эту миссию в связи с переводом нашего друга художника Игоря Асколкова в Клерво. Это произведение искусства ждет вас в книжном магазине Вуазен.

Аплодисменты операторши и надзирателя. Я улыбнулся, склонив голову. Максим передал мне слово, ткнув микрофоном в зубы. Я весело крикнул: «Спасибо, Сен-Пьер!» – подлаживаясь под тон ведущего. Подарить немного человечности телезрителям-сидельцам.

– Куинси! Буду прям. Я, может, и не специалист, но могу поручиться, что следующей премией, которую вам присудят, будет Гонкуровская. Потому что ваша книга – для первого романа – не только написана, но и читается!

Я скромно поджал губы. Даже критик из «Репюбликен Лоррен» не сумел так емко выразить мою специфику.

– Итак, Куинси, начнем: ваши корни. Это очень важно для многих из тех, кто смотрит нас здесь. Фарриоль – откуда эта фамилия? Мы знаем, что вы родились в Тионвилле, но по звучанию это мало похоже на Эльзас-Лотарингию.

– Вы правы, мой отец был уроженцем Баржемона, департамент Вар.

– Вы, стало быть, дитя иммиграции.

– Скажем так: еще до моего рождения он сошелся с моей матерью, а вся ее семья жила в Мозеле.

– Семья, в которой все вы, из поколения в поколение, экологисты, в то время как ваш отец, профсоюзный функционер в «Кастораме», был ближе к Мишелю Рокару[7].

– Да, я впитал и то и другое.

– И он пил. Как и мой, но я узнал себя не поэтому. Мой папаша был вратарем. Куплен у «Макеимус Зуидергем» «Ассоциацией Марше-роль». А потом выбил мениск. Спасибо президенту Сонназу, благодаря которому этот клуб продолжает существовать вопреки всем невзгодам! Нет, меня зацепило другое: когда ваш герой так втюрился в женщину, что отказался от нее, чтобы защитить от себя самого.

Мадам Вуазен отлипла от визира и бросила на меня строгий взгляд. Я дипломатично возразил:

– Да, но это не обязательно должно быть примером для подражания.

– Напротив. Это она и есть, «энергия земляного червя, влюбленного в звезду», как сказал Виктор Гюго на первой странице. Занятно, я сейчас на десять лет старше вас и поступил бы точно так же. А в ваши годы думал только о себе и своих удовольствиях. Да, да. Нет, меня вот что всколыхнуло, Фарриоль, – мозгами в тюрьме скорее вы, чем я.

Мое глотательное движение отозвалось утробным звуком в микрофоне, который он поднес мне для ответа.

– Десять минут, – напомнил наш зритель.

– Тогда один вопрос, который волнует нас всех. Отец вашего героя, стало быть, излечился от рака и погиб от удара током, вешая елочную гирлянду, когда вы еще под стол пешком ходили, – так вот, вы начали писать раньше или это послужило толчком?

– Я думаю, что потребность писать возникает, когда мы не удовлетворены жизнью. Мы пишем, чтобы прожить другую.

– И что, становится лучше?

Я выдержал его взгляд. И ответил «нет». Оставшиеся десять минут он разбирал меня по косточкам, задавал вопросы – тонкие, но нелицеприятные, стыдливо пряча обостренную чувствительность за хамскими манерами. Его накачанное тело в тюремной робе не вязалось с запахом ветивера, экзотическим, изысканным, чувственным. Одно я мог сказать наверняка: он действительно прочел мою книгу от корки до корки, и, скорее всего, не один раз. Его цитаты были так же уместны, как его вопросы. Он льстил, припирал к стенке, забавлял, трогал за душу. Полный раздолбай, но правильный. Как ни печально, но я начал понимать Полину.

– Есть вопросы в зале? – спросил он.

Мадам Вуазен резко повернулась и навела камеру на надзирателя, тот покачал головой. Она так и брала его крупным планом, пока он не процедил сквозь зубы со смущенным видом:

– Писатель в конечном счете немного тюремщик для своих героев. Верно?

Дабы не нагнетать напряжение в следственном изоляторе, я похвалил тонкость его анализа. Максим щелкнул пальцами, подавая сигнал операторше вновь взять крупным планом его.

– Итак, парни, это был «Праздник чтения». Через месяц, если все будет в порядке, встречаемся с Жаком Лозераном, хранителем музея Шамбери, и его книгой о Крестовых походах, которую мадам Вуазен тоже высоко оценила. Так что постараемся до тех пор ее прочесть. Скажете что-нибудь в заключение, Куинси Фарриоль?

– Спасибо за внимание, – произнес я, глядя в камеру. – Желаю вам по возможности плодотворно использовать время, которое вы здесь проведете. До скорого, быть может.

Наша библиотекарша зааплодировала так бурно, что и надзиратель подхватил ее standing ovation[8].

– Мне надо сказать вам пару слов наедине, – шепнул я Максиму, возвращая ему микрофон.