Мы нашли адрес. Пока искали, я был готов к драке по меньшей мере три раза. Елена была в костюмчике — коротенькая юбочка, длинные ноги, итальянцы мужского пола задевали нас, свистели, и было такое впечатление, что они вот-вот набросятся на нас. Я — молодой человек в очках и с длинными волосами — их, видимо, не пугал.

Почва в Остии была какая-то лысая. На ней плохо росла трава, потому почва выглядела как череп плешивого человека. Видимо, когда шли дожди, здесь была обильная грязь, а потом грязь засыхала как придется, и в грязи засыхали, как в цементе схваченные грязью, предметы: кирпичи, доски, куски ржавого железа. Вообще Остия не выглядела как заграница, не помогали даже итальянские вывески, скорее она смахивала на Салтовский поселок моего детства. Но, возможно, мы зашли в нее не с парадного входа, не от станции или мэрии, а с черного, как ближе, как удобнее, как нам объяснили «евреи»? Так мы называли эмигрантов, и это была правда, ибо заканчивался 1974 год, и никаких других эмигрантов в Италии не было, кроме евреев, ну и нас двое. С квартирой мы справились быстро. Мы обошли комнаты, где как тюлени лежали на кроватях евреи, — мужчины, женщины и дети. Они лежали и ждали, когда им дадут визы в Америку или в Канаду. Они боялись, что им не дадут этих виз. От евреев пахло страхом, бедностью, ожиданием. Те, кто не спал, жевали. Нам показали комнату — такую же, как другие, ее могли занять мы. Она стоила в два раза дешевле, чем наша комната в Риме, однако входить в нее нам пришлось бы через комнату, занятую большой семьей. Во всяком случае, там стояло много кроватей.

— А если пописать? — спросила Елена.

— Купите ночной горшок, — посоветовала сопровождающее лицо — толстая блондинка, она и заманила нас в Остию. Она училась вместе с нами английскому языку в школе на самом берегу Тибра. Ясно было, что мы тут не поселимся, очень уж удручающе выглядели вместе евреи. Да и Остия нам решительно не понравилась. Совершенно необъяснимым оказывался факт, что столь дерьмовый городишко выбран был служить портом великого города Рима.

Мы ушли, договорившись приехать на следующей неделе, попросив придержать нам комнату, отлично знали, что не приедем, но солгали из вежливости. Изя Краснов и его семья и даже два абиссинца, работники консервного завода — наши соседи по римской квартире у вокзала («Терминале» называли его итальянцы), были интересными людьми в сравнении с этим подавленным стадом тюленей. На улице Елена закурила.

— Гадкое место, — сказала она нервно. На самом деле она являлась инициатором этой поездки. Она ныла, как плохо мы живем в вонючей квартире синьоры Франчески.

— Скопление множества нервных и бедных людей, что ты хочешь? — подытожил я.

— Пойдем хотя бы поглядим на хваленое Средиземное море.

— Море? — спросил я у проходившего мимо уродливого, под стать пейзажу, подростка. Подросток указал пальцем — в сторону каких-то затянутых сетками заборов, туда мы и пошли. И вышли в конце концов к полосе грязного песка. На песке были устроены футбольные ворота, и полдюжины расхлябанных подростков лениво перебрасывались мячом.

— Чего они тут все такие кособокие и некрасивые? — спросила Елена. — В Риме жители красивые.

— Да, — сказал я, — красотой не блещут.

Мы прошли песочное поле и за ним увидели полотно скромной серой воды.

— И это хваленое Средиземное море, которое бороздили триремы? — спросила Елена.

— Да, — сказал я с сожалением, — оно оказалось не на высоте.

Когда-то подруга Марьи Николаевны Изергиной, жившая с мужем-дипломатом за границей, уверяла меня, что Коктебель и вообще Крым гораздо красивее хваленой Италии. Много красивее Генуэзской бухты. Мы сели, теперь закурил я. Море было в пол-сотне метров от нас. Оно было мелкое, и в нем валялись ржавые банки, несколько бутылок, всякая дрянь.

— А где тут порт? — спросила Елена.

— Судя по всему — вправо надо идти. Пойдем?

— Нет, — сказала она. — Я и так ноги стерла. И вообще не хочется.

— Какой может быть порт на таком мелководье! Что-то с Римским портом не складывается. Может быть, не Остия была Римским портом?

— Может, сам Рим и был портом. А вода потом отступила? — заметила Елена.

— Что, она за две тыщи лет так разительно отступила? На это геологические эпохи уходят, чтоб так отступила. Вон Венеция опускается, но не метрами же в год… Вообще ты замечала, что многие руины выглядят моложе?

— Ну, это потому, что мрамор. Мрамору ничего не делается.

— А по-моему, они врут про возраст своего города, итальянцы. Намеренно завышают. Это же престижно.

Я рискнул снять туфли и смочить ноги в серой воде Средиземноморья. Я бы мог даже искупаться, было не так холодно. Но мне не захотелось, потому что море мне не понравилось.

Мы ушли и никогда больше в Остию не возвращались. Осенью следующего, 1975 года в Нью-Йорке я прочитал в газетах о том, что на заброшенном пустыре в Остии убит Пьер Паоло Пазолини. По тщательному описанию места убийства я понял, что это именно те места, которые мы посетили в Остии с Еленой.

О молодости же итальянских древностей и о моем наблюдении, что ничтожный и маловодный порт в Остии никак не мог обслуживать Великий Рим древности, я вспомнил в Москве в начале 90-х годов, прочитав труд профессоров Фоменко и Носовского «Новая хронология Руси, Англии и Рима». Они утверждают, что Рим гораздо моложе, а настоящей столицей Римской империи всегда был Константинополь. Судьба повернула дела так, что Елена уже двадцать с лишним лет живет в вечном городе Риме. Ее муж умер, оставив ей графский титул и девочку Анастасию.

Девушка Бетси Карлсон была американкой шведского происхождения. Отец ее застрелился из ружья на гольфовой площадке. Спустя десять лет, а может быть и больше, на том же месте точнехонько застрелился ее брат. Бетси Карлсон преподавала русский язык в военной школе в Монтерее, а жила километрах в тридцати от Монтерея, в городке, называемом Pacific Growes, то есть «Тихоокеанские Заросли». В 1981 году весной я прилетел из Парижа в Лос-Анджелес, где в Университете Южной Калифорнии состоялась огромная конференция славистов — восемьдесят приглашенных. Я был звездой конференции: моя книжка «Это я, Эдичка» стала предметом обсуждения в докладах четырех профессоров из шести выступивших в первый день. По окончании конференции я поехал с приятелями, с писателем Сашей Соколовым и его подругой Кэрин, на север, они как раз жили в городке Pacific Growes. Они снимали там квартиру, места у них было мало, поэтому меня определили жить к Бетси, она жила в обширной квартире, данной ей военной школой. А возможно, она снимала эту квартиру частным образом. Как бы там ни было, я переночевал у Бетси первую ночь, в ее ливинг-рум, остался на вторую, и только на шестую, заметьте, оказался в ее постели, в спальне. Потому что Элизабет была отличная, чуть старомодная, верующая девушка. У нее в доме были три Библии! Может, потому, что застрелился ее отец и застрелился ее брат?