– А видите, вон тётка? – заявила вдруг Олеся, и девчонки обернулись. – Клавдия Семёновна Пыжайло. Видимо, к Дунаеву пришла. Всё время к нему ходит. Думаю, влюбилась. Тоже археологичка. Всякое искусство изучает. У неё раскоп – Покровский. Этой ночью, говорят, там что-то делалось.

– Что, призраки гуляли?

– Вроде этого.

– А ты откуда знаешь?

– Вы что? Да у нас же весь класс тут копает. Одни на Покровском, другие на Троицком, третьи на Марьином. Я этих очкариков, в смысле учёных, блин, всех как облупленных знаю!

Олеся поведала девочкам страшную тайну, что все археологи – пьяницы. Так выходило, поскольку одни из них роют на севере, где нужно греться, другие – на юге, где есть виноград и вино. Между тем Юля с Майей глядели на Клавдию. Она выглядела не особенно приятно. Толстущая, старая, в шортах, в панамке, с таким выражением лица, будто только что съела змею. А всего неприятней был голос профессорши: Пыжайло давилась словами, как будто сейчас пробежала дистанцию в сто километров, вздыхала, пыхтела, хрипела, всё время срываясь на визг.

Минут через пятнадцать толстая профессорша ушла, о чём-то побеседовав с Дунаевым. Явился новый визитёр – ужасно колоритный. Это был седой дед с белой бородой, наряженный а-ля Древняя Русь: посконная рубаха с косым воротом, кушак (конечно, домотканый), ленточка вокруг головы... Только вот штаны с ботинками у этого товарища ничем не отличались от обычных. Он, наверно, не успел пошить себе старинные.

– А, Поветкин! – заявила с гордостью Олеся. – Тоже вечно ошивается!

– Что, тоже археолог?

– Типа этого. Но только не копает, а готовое исследует. Он эти очень любит... инструменты музыкальные... старинные. Гусли, всё такое. Выясняет, на чём в древности играли, – и себе такие штуки делает.

– Да? Правда?

– У него их куча целая! Он лекции даёт вместе с концертами. Отличные! Но только очень длинные...

– Ты что, на них была? – всё время изумлялась Майя.

– Вот ещё, на лекции ходить! Студенты рассказали.

Майя фыркнула. «Студенты умные, красивые. С такими не общаются. Подумаешь, какая-то Олеся! Да будут с ней такие парни разговаривать! Конечно же, не будут. Где-то услыхала и болтает. Или выдумала вообще...»

– ПЕРЕРЫВ! – выкрикнул начальник.

Разумеется, Олеся тут же подскочила и умчалась с сумасшедшим визгом.

Майя с Юлей тоже разогнулись и пошли размяться. Около раскопа между тем уже толпились новые, совсем другие визитёры. Оказалось, что сюда ходят экскурсии. С десяток иностранцев, удивлённо хлопавших глазами и одетых непривычно хорошо (на фоне пролетариев-копателей!), вертелись около начальника. Тот что-то говорил им по-английски.

– О, май Гад! – шептали те.

Дунаев демонстрировал огромный древний гвоздь. Ужасно ржавый.

После перерыва на обед на девочек внезапно повалились одни радости. Дунаев и ещё один учёный бегали по раскопу, светясь от счастья. Они гордо демонстрировали банку, полную воды, где бултыхалась свёрнутая в трубочку кора.

– Новая грамота! – рассказывал начальник. – Наши вот коллеги откопали! Совсем целая! А главное – написана-то нашим персонажем! Волком то есть.

– Нет, – басил второй учёный, – Коля, ты не прав! Тут главное, кому она написана. Написана она боярину Афанасию Онцифоровичу...

– Ты лучше расскажи, о чём она! – со смехом отвечал Дунаев.

Оказалось, в грамоте писали о помолвке. Полностью прочесть старинный документ пока не удавалось; впрочем, было ясно, что боярин Волк пытался выдать замуж дочь – за Афанасия. Известно стало имя девушки – Улита.

Только-только два учёных с банкой успокоились, как снизу кто-то закричал:

– Нашёл, нашёл!

А Анна Александровна добавила:

– Смотрите, Николай Сергеевич! Снова грамота!

Дунаев сломя голову помчался по настилу – все девчонки только диву дались, никогда бы не подумали, что их старый начальник может так носиться. Вскоре Юле с Майей дали посмотреть на новое сокровище. Кусочек бересты был совсем крошечным и чёрным, будто обгорел. Кривые буквы на нём кто-то процарапал острой палкой.

Сёстры до сих пор не очень верили в историю: они хотя и знали, что в глубокой древности вокруг кипела жизнь, но совсем не представляли, что там было. О чём думали, что чувствовали, что хотели предки? Первый раз увидев надпись, сделанную русичем, умершим семь веков назад, девчонки ощутили нечто новое. Старинный человек как будто жал им руку. «Так они на самом деле?...» – чуть не вырвалось у Юли.

Несмотря на это, прочитать древнюю грамоту девчонки не сумели. Странно! Буквы вроде все понятные... А смысла – никакого!

– Я и сам тут ничего не разберу, – сказал Дунаев. – Гиппиус поможет. Главное – смотрите: грамота разорвана. Боярин Волк, наверно, разозлился, получив её. А может, сам писал, да не отправил.

Наконец, случилась третья радость. Кто-то из работников нашёл в земле фигурку костяного гусляра. Гусляр был безголовый. Посмотрев его, начальник сразу же сказал, что бошку отломили ещё в древности... но уж очень хотелось отыскать её! Поэтому всю землю из квадрата, где нашли скульптуру, на отвал не вынесли – решили перебрать ещё раз. Для такой работы отрядили Майю... и студента! Пару посадили возле столика начальства, выставили полные носилки с рыхлым грунтом – и вперёд, ищите!

Юле было плохо видно, как там идёт дело, но она не сомневалась, что сестра безумно счастлива.

Олеся между тем совсем устала. Два последних часа она даже не притворялась, что работает: Дунаева-то не было поблизости. Зато явились кавалеры – траншейщик и два мусорщика.

Мусорщики отличались тем, что получали на раскопе больше всех – сто сорок рублей в день независимо от того, что они сделали. Поэтому мальчишки – а мусорщики были именно мальчишками, моложе даже Юли, – почитали себя главными и гордо назывались «мусорами». Их обязанности были несложны: поддерживать порядок на раскопе, выносить большие камни (если попадались археологам) и ставить белый зонтик над Дунаевым.

– МУСОРЩИКИ-И-И! – кричал он временами, и мальчишки что есть сил неслись по поручениям.

Траншейщики же были примечательны своей особой грязью. Влажность почв, конечно, заставляла отводить куда-то воду из раскопа – этим-то они и занимались, роя по периметру канавы, бесконечно углубляемые. От всей этой работы под конец дня парни были чернее трубочистов. Мылись они тут же. Из соседнего детсада к раскопу провели трубу, в ней были краники, а низом шёл толстенный жёлоб. Там обычно мыли руки, брали воду, выливали грязную. Траншейщики влезали в этот жёлоб целиком, чтоб как-то хоть отдраить сапоги и куртку. Эти парни были старше – лет четырнадцать.

Такая вот тусовка собиралась возле Юли. То есть, разумеется, объектом интереса кавалеров оставалась Юлина товарка, но ведь Белкиной деваться было некуда. «Мусора» ругались, иногда кидались черепками и костями, в общем, были не во вкусе Юли. Разве что траншейщик оказался более-менее терпимым. Говорил он мало, больше слушал, временами встряхивал своей медовой шевелюрой и размазывал грязищу по лицу, заметному благодаря родинке под глазом.