Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Еще я заметила, что она немного прихрамывает.
— У тебя что-то с ногой? Поранилась? — осторожно, опасаясь задеть ее чувства, спросила я.
Бедняжка опустила взгляд, пряча затаенные боль и стыд, поставила поднос на табуретку и сняла деревянные крышки с тарелок, от которых тут же начал подниматься пар: ароматный, вкусный.
— Ноэль?.. — мягко настаивала я.
— Нет, не поранилась! Просто… стерла… — тихо ответила она.
— Показывай!
Не удовлетворившись слишком уклончивым ответом, я чуть свесилась с кровати, пока она разувалась.
— О-о-о!.. — только и смогла потрясенно выдохнуть я, увидев ступни в кровоподтеках и синяках. Мало того, на ногах не было ни носков, ни чулок!
Безусловно, ботинки ей малы. Размера на два! Даже представить не могу, что она испытывает, когда ходит.
— У тебя нет другой обуви? — хрипло поинтересовалась я.
— Нет, леди Сафира!
— Мы настолько бедные, — пришла мне в голову мысль, — что не можем позволить себе самое необходимое?
Ноэль хотела было обуться, но я схватила ее за руку, ожидая ответа.
— Вы — одна из богатейших леди в Приграничье, — пожала худенькими плечиками кузина.
Я кивнула на ряд сундуков, выстроившихся вдоль стены:
— Это все мое?
— Да! Миледи! Одежда, обувь, украшения… — тихо перечисляла Ноэль.
— А где твое? — тоже тихо, уже догадываясь об ответе, спросила я.
Девушка отвела взгляд в сторону, сжала кулачки на коленях, но ответила без обиды, без обвинений, как о чем-то само собой разумеющемся:
— Три моих платья в корзине, миледи! Я иждивенка, и ваш батюшка не считал нужным тратиться на меня. Но вы не думайте, я благодарна ему за милость и приют…
Горло свело спазмом, я прокашлялась и попросила:
— Ты не обувайся пока, Ноэль. Залезай на кровать, чтобы ноги не мерзли. Давай покушаем вместе, а потом посмотрим, что там в сундуках, и выберем тебе новый гардероб.
Она вскинула на меня потрясенные недоверчивые глаза, будто ослышалась:
— Миледи, вы не думайте, что я жаловалась. Я не предам вас, и… вы не должны…
— Почему? — нахмурилась я.
По щеке Ноэль побежала слезинка, а глаза испуганно округлились.
— Потому что вы, вероятно, скоро обо всем вспомните, и ваша одежда на мне станет для вас неприятным сюрпризом и…
Я подняла ладонь, останавливая поток ее слов:
— Нет, Ноэль! Я никогда не стану прежней! Просто поверь, прежняя я умерла!
Одинокая слезинка скатилась по бледной щеке девушки и упала на лиф старенького, когда-то, наверное, бывшего добротным и красивым платья. Она лишь кивнула, принимая обещание к сведению. Затем взяла тарелку с кашей и принялась меня кормить.
— А ты уже завтракала? — озаботилась я.
— Да! Мне дают там… в трапезной… — кивнула она.
Я забрала тарелку и, пусть от усилий удержать посуду у меня затряслись руки, твердо заявила:
— Открывай другие блюда, что там еще? И на будущее: я хочу есть в компании, а не в одиночестве.
Снова отметила неуверенно-удивленный взгляд Ноэль, но та послушно убрала крышку, под которой лежал нарезанный ломтиками желтый сыр, серый ноздреватый хлеб, рядом стоял глиняный кувшинчик с молоком.
В общем, позавтракали мы плотно и с удовольствием.
Потом я с улыбкой наблюдала, как Ноэль с опаской, постоянно оглядываясь на меня, открывала сундук за сундуком и показывала вещи, хранившиеся в них. Увидела красивые платья, большей частью бархатные и облегающие до бедер, с богатой ручной вышивкой золотыми или серебряными нитями и шнуровкой по бокам, и мне в голову пришла мысль, что я попала в средневековую Англию времен короля Вильгельма Завоевателя.
Мы выбрали девушке три платья — довольно скромных, но добротных и теплых. Нашли подходящие удобные ботинки, чулки, к счастью, тоже обнаружившиеся среди одежды. Конечно, дело не обошлось без пары нижних рубашек. И в довершение — плащ, подбитый мехом. Я внимательно изучала содержимое сундуков, ведь всем этим добром мне придется пользоваться, и попутно выяснила, что сейчас ранняя весна, а здесь, в предгорье, это ветреный и сырой сезон.
После примерки обновок я заставила Ноэль намазать ноги лечебной мазью из склянки, оставленной сестрой Анизой, а то на них даже смотреть больно было. Переодевшись, моя юная кузина находилась в таком ошарашенном и восторженном состоянии, что следовала указаниям безропотно, перестав то и дело вскидывать на меня потрясенный взгляд.
Утомившись от приятной суеты, я незаметно для себя уснула, думая о том, как хорошо иметь хоть одно родное существо в чужом мире…
* * *
Тяжелая серая муть вечерних сумерек за окном, завывание осеннего ветра, промозглый холод, крики рыцарей, вернувшихся с охоты, и лай собак — все смешивалось и заставляло вздрагивать от страха. Я неподвижно сидела в кресле у окна в компании мышки Ноэль! Забившись в угол возле кровати, она со страхом смотрела на тяжелые деревянные двери, укрепленные металлом. Жаль, что их неприступный внешний вид не сможет защитить от опасности — щеколда с другой стороны…
Меня защитит имя, а вот сироту Ноэль — ничего! Ей уже девятый год, большая девочка, чтобы самой позаботиться о себе. Нельзя, нельзя привязываться к чему-то или кому-то. Все заберут, искалечат, уничтожат.
Двери открыла парочка подвыпивших рыцарей и ввалилась в комнату. Сатис! Как же я его ненавижу. До сих пор в памяти стоит его мерзкая глумливая ухмылка, когда он спускал голодных псов на маминого коня Алого.
Приближенный вассал лорда Калема, заметив Ноэль, сжавшуюся в углу, усмехнулся:
— Детка, ты уже большая стала, пора научить тебя плотским радостям!
Девчонку схватили за талию и, не обращая внимания на ее крики о помощи и мольбы, потащили к дверям. Я видела, как Ноэль протягивает ко мне руки, кричит, пытается вырываться…
И снова мои губы привычно зашептали: «Не хочу слышать, не хочу видеть, не хочу, не хочу». А взгляд устремился в серое небо, по которому плыли темные тучи.
Детские крики доносились уже из коридора, когда их перекрыл мощный бас отца, заставив меня окаменеть от страха:
— Сатис, эту оставь в покое!
— Но почему, мой лорд? Она же…
— Идиот! Она — драка и единственная, кто сможет заменить Сафиру… в случае чего! Если кто-нибудь посягнет на ее невинность без моего разрешения, голову снесу!
— Как прикажете, мой лорд, — последовал покорный ответ.
Да только отец всегда смотрит в лицо, когда говорит, и слушать предпочитает себя, поэтому вряд ли уловил затаенную зависть и злобу в голосе вассала рода Дернейских.