— А если бы я взял деньги у Техасца, а потом сказал бы, что пес сбежал?

— Такое не проходит. Не знаю почему, но этого не случалось еще ни разу. Проверенный, отработанный трюк. Если кто и позарится на его фальшивые бабки, Техасец тут же находит повод смыться, якобы по неотложному делу. В общем, обычно все идет без сучка и задоринки. Единственным сучком оказались вы, с вашей честностью на грани безумия… — Он задумался.

— А с чего вы взяли, что у нас здесь найдется две тысячи фунтов? — Мне вдруг захотелось как можно скорее избавиться от этого проходимца.

— Да уж как не найтись, — ухмыльнулся Джилберт, кивнув на сейф за моей спиной.

— Его поставил здесь еще мой отец, — сообщил я. — Не знаю, зачем. Обычно мы в нем храним новогодние украшения.

Джилберт уткнулся лицом в ладони.

— Ради любви к человечеству, — простонал он. — Я лучше пойду работать со старыми леди, с ними и то легче.

— Да вы настоящий мошенник! — вырвалось у меня, и я тут же понял, насколько неуместно такое замечание.

— Да, — подтвердил он, участливо кивая мне, как психиатр, разговаривающий с идиотом. — Ладно, отдайте мне пса, и я перестану портить тут воздух, пойду искать настоящего обормота, с которым можно иметь дело, в смысле — классического лоха, а не исключительного. Их много, как листьев на деревьях, но, похоже, страна катится к чертям собачьим.

И он выдохнул последний клуб дыма, загасив сигарету о табличку «У нас не курят». Затем достал из пачки следующую, встал, позвал: «Ко мне, мальчик!» — и свалился замертво.

Он рухнул на пол как подкошенный. Скажу даже так: рыхло шлепнулся, как отбивная. Потом мы нашли его неприкуренную сигарету, которая отлетела от его тела, словно орел, уносивший в когтях душу римского императора.

Мне и прежде приходилось сталкиваться с внезапной смертью. Особенно тяжело видеть, как гибнет близкий человек, — моего отца сбили на дороге, прямо у меня на глазах.

Джилберт тоже умер внезапно, и это опять-таки было похоже на аварию или катастрофу — его сбило, как пешехода, замешкавшегося перед транспортным потоком, — казалось, на него наехал мой стол, о который он едва не зацепился виском при падении.

Теперь мне стыдно говорить об этом, и Люси, я знаю, чувствует то же, но сначала мы решили, что нас продолжают водить за нос, что это какой-то новый мошеннический трюк. Удивительно, как быстро переходишь от наивности к полному недоверию, общаясь с подобными людьми.

— Если вы думаете, что я заплачу за такси, чтобы доставить вас в больницу, боюсь, вы жестоко ошибаетесь, — решительно сказал я трупу Пола Джилберта.

Труп безмолвствовал.

Мы с Люси погрузились в подчеркнутое, выжидательное молчание, словно бы объявляя ему бойкот. Примерно минуту спустя — такую паузу выдерживает учитель, дожидаясь наступления тишины в классе, — Люси заметила:

— Что-то он упал как-то быстро.

Я вынужден был согласиться с такой формулировкой, поскольку сам был свидетелем.

— И кровь у него… изо рта, — продолжила наблюдения Люси.

— Может, он раскусил специальную пилюлю, — предположил я. Коварство не знает пределов.

— Надо пощупать пульс, — решила Люси, не переставая удивлять меня своей прозорливостью.

— Прежде чем к нему нагибаться, сними драгоценности, — посоветовал я. Потом мне, конечно, стало стыдно за эти слова и за все свое недоверие к покойнику.

Люси сняла на всякий случай сережки и лишь после этого приблизилась к телу. Она стала ощупывать его шею.

— Если это и мошенничество, то уж больно кровавое, — сказала она. — Думаю, надо вызывать «скорую».

— Подержи зеркальце у носа.

— Это еще зачем?

— Не бойся, не украдет он твою пудреницу. Надо посмотреть, дышит он или нет.

Люси пропустила мой сарказм мимо ушей: видимо, стресс не прошел для нее даром.

— Он не дышит. И вообще бездвижен. Вызывайте «скорую», а я пока начну качать грудную клетку.

Так мы и поступили. Надо сказать, что мои действия достигли большего успеха, чем ее.

Остальное помню смутно. Мы пытались передвинуть это нетранспортабельное тело, потом голубые лампы неотложки, вопросы медиков, полицейские протоколы. Где-то рядом промелькнул Техасец.

Потом все исчезло, и мы с Люси остались одни в пустой конторе.

— Выпить не желаете? — спросила она, какая-то посеревшая от переживаний.

Я посмотрел на часы. Без четверти восемь. Сегодня игра у Змееглаза, но по-настоящему она развернется где-то в десять, пока не соберутся привыкшие запаздывать завсегдатаи и не разлетится всякая залетная шушера. Когда я говорил Линдси, что хочу побыть сегодня один, я как раз втайне имел в виду, что собираюсь играть в покер. Нигде не чувствуешь себя в таком одиночестве, как за покерным столом. Кажется, это из какой-то песни. Значит, без четверти восемь.

Можно было где-нибудь выпить на скорую руку.

Разговор у нас не клеился, голова гудела, как банка из-под джема, в которую залетела оса: папа, мама, падающий на пол Джилберт и этот смачный сырой шлепок, который произвело его тело.

Я зашел в комнату для персонала, чтобы отключить электричество, и только тут понял, кого мы забыли.

В одном из кресел, свернувшись калачиком, пристроился пес.

— Бедняга, — вырвалось у меня. — Люси, мы забыли про собаку!

Не знаю, в чем тут дело, но существует правило: сталкиваясь с бытовыми мелочами, мужчины постоянно зовут на помощь женщин. Заметьте — именно с мелочами. Видимо, это заложено в нас с детства, когда мы, случись что, зовем маму. Особенно странно наблюдать этот парадокс на себе. Вообще в таких просьбах есть некое навязывание собственных проблем другому человеку, чего я себе обычно не позволяю. Но вот, оказавшись в кризисе, перед лицом трудностей, я позвал на помощь женщину. Так что давайте оставим этот вопрос кушеткам психоаналитиков.

Мой крик разбудил собаку, которая растерянно заморгала.

Похлопав пса по холке, я заглянул в его глаза.

— И что же теперь с тобой делать? — сказал я.

— Да ничего особенного, — со вздохом ответила собака. — Просто, если это не доставит вам кошмарных трудностей, дайте глоток воды.

Где проведена черта между добром и злом, между здравым рассудком и безумием?

Не знаю. Порой бывает трудно определить, не правда ли? Небесный арбитр не похож на теннисного судью: он знает, что мяч может одновременно быть в игре и вне игры. Но вот в чем, наверное, сойдутся все психиатры: если ты слышишь от собаки что-то иное, помимо лая, воя и рычания, значит, пора лечиться.

— Печенье застревает между зубов, — продолжал пес, демонстративно скалясь. — Мне бы сейчас на некоторое время понадобилась косточка-зубочистка, но вы глухи к моим мольбам. Не берите в голову, у вас и так полно проблем, вы для меня как луна, а я ваш ничтожный паж.