Когда режиссёр изготовлял дрянной фильм, где обсосанные двадцатью консультантами благонамеренные герои совершали взвешенные на аптекарских весах положительные поступки, где чёрствые, неестественные юноши скучно ликвидировали некий прорыв и бездарно достигали своего хрестоматийного счастья, а зритель на этот фильм упорно не ходил, тогда и режиссёр и его директор поднимали ужасный крик:

— Вот, видите, не ходят на такие фильмы! А почему? Потому что зритель у нас невыдержанный, чуждый, ни черта не понимает в искусстве!

История обычная, зритель брался киночиновниками под подозрение. Мы — хорошие и талантливые, это он — плохой, мещанский и недоросший.

А вот у «Чапаева» почему-то оказались замечательные зрители. Миллионы зрителей, вполне доросших, идеологически выдержанных, хорошо разбирающихся в искусстве, революционных в душе и советских во всех своих делах.

Это те самые люди, которые протестуют против безмятежных тумб, извращающих советские законы и традиции, против их комариных укусов, надоедливых и противных.

1935 г.

ЗАПИСНАЯ КНИЖКА

АЛЕША Безбедной долго и уныло врал, что состоит кандидатом в члены коллегии защитников и что приём его в коллегию — вопрос двух — трёх дней. Сперва Алёше верили, а потом перестали.

С утра до вечера Безбеднов вращался среди писателей, провожал в кино писательских жён, укачивал писательских детишек, а иногда бегал по писательским делам в редакции журналов и, вызывающе стуча палкой, требовал у растрёпанных бухгалтеров писательский гонорар.

Жил Безбеднов худо. То обстоятельство, что он вообще существовал ещё на свете, можно было целиком и полностью приписать доброте писателей, которые его прикармливали и иногда давали немного карманных денег.

…— Вот видите, — сказал я однажды, встретив его, тощего и печального, на бульваре, — видите, до чего вас довело безделье.

— Что же мне делать? — спросил он просто.

— Подумайте хорошенько. Пораскиньте мозгами. Времени у вас много. Не может быть, чтобы взрослый сильный человек не нашёл при желании профессии по вкусу. Подбодритесь, Безбедное. И, ей богу же, вы ещё увидите небо в алмазах, как сказал Антон Павлович Чехов.

— Чехов? — тускло спросил Безбедное. — Это где же сказал, в записной книжке?

— Нет, Алёша, в «Дяде Ване». Стыдно не знать этого.

Безбедное вдруг как-то странно посмотрел на меня, мигнул ресничками и спросил:

— Значит, про эти, про алмазы, в чеховской записной книжке ничего не написано?

— Не знаю, Безбеднов, не знаю. Я, должен вам заметить, не специалист по Чехову.

Я не видел Безбеднова целый год, и вдруг…

Я встретил его в кондитерской Моссельпрома. Свежий, пополневший, в приличной толстовке, стоял он возле стойки и поедал пирожные. Я по привычке оглянулся, ища глазами алёшиного мецената. Но мецената, к моему величайшему удивлению, не было.

— Хотите? — спросил Безбеднов, вытирая губы. — Отличные пирожные. Ей богу! Я угощаю.

— Спасибо, не хочется. Но что с вами произошло? С каких пор?

— Идёмте в кино. Я угощаю. Ей богу! Вот деньги. Сто рублей. По дороге всё расскажу.

Он схватил меня за руку и выволок на улицу.

— Я начал издаваться. Ей богу.

— То есть как это — издаваться? Что вы издаёте?

— Я издаюсь, вернее, печатаюсь в журнале «Северное сияние». Ей богу. Что я печатаю? Записную книжку.

— Какую книжку? Я никогда не видел, чтобы вы записывали что-нибудь в записную книжку.

Безбеднов вытащил из кармана журнал, развернул его и сунул мне в руки.

Наверху страницы было написано:

«Из новой записной книжки А. П. Чехова».

— Вижу, — сказал я, — но при чём тут вы?

— Читайте! — закричал Безбеднов. — Ей богу. Скорей читайте. Сами увидите.

И я прочёл:

«…Хорошо бы пьесу написать из жизни помещика…»

«…Помещика зовут дядей Ваней. Это ясно…»

«…Героиня — тоскующая девушка:

— Мы ещё увидим небо в алмазах. Мы отдохнём, дядя Ваня, мы отдохнём…»

«…Хорошо бы рассказ написать из жизни врача…»

«…Чудное название для рассказа — «Палата № 6»…»

«…Фамилия — Навагин…»

«…Фамилия — Пересолин. Чиновник. Его жену чиновники называют — Пересолиха…»

«…Хорошее название для пьесы — «Вишнёвый сад»…» «…Думаю съездить на Сахалин. Говорят, интересно…» «…Не купить ли дачку в Ялте. Знакомые советуют…» «…Только что получил возмутительное известие о том, что академия кассировала выборы Максима Горького, Пошлю им обидное письмо…»

«…Прекрасное название для рассказа — «Толстый и тонкий…»

«…Только что написал «Жалобную книгу». Знакомые одобрили…»

— Ну, что, похоже? — спросил Безбеднов.

— Свинья вы, Алёша, — ответил я, — самого бы вас за это на Сахалин. Знакомые одобрят.

Безбеднов долго смеялся, мигая ресничками.

— Я уже два отрывка продал, — сказал он, наконец, отдышавшись. — Хочу теперь опубликовать записную книжку Гоголя. Я уже кое-что набросал. Сам Гоголь не догадается. Ей богу. Вот. Слушайте.

Безбедное вынул записную книжку и прочёл: «…Хорошо бы съездить в Рим. Говорят, интересно…» «…Эх, тройка! Птица-тройка! Кто тебя выдумал?..» «…Отличное название для пьесы — «Ревизор»…» «…Мне представляется большое полотно под названием «Мёртвые души». Фамилия героя — Чичиков…»

«…Чуден Днепр при тихой погоде…»

«…А ну, поворотись-ка, сынку!..»

«…Не понравилась мне что-то вторая часть «Мёртвых душ». Не сжечь ли?..»

«…Сжёг. Так-то оно лучше…»

«…Решил написать большое полотно под названием «Война и мир».

— Вы с ума сошли! — крикнул я. — «Война и мир» не Гоголя, а Толстого!

— Вы уверены? — спросил Безбеднов.

— Уверен, конечно.

— Гм… Так вы говорите Толстого? Так, так… А, скажите, Толстой… тоже любил записывать свои мысли в записную книжку?

1929 г.

ЭНТУЗИАСТ

ВЫ НЕЗНАКОМЫ? Это наш первый говорун, краса и гордость наших скромных семейных вечеров. Инженер.

И какой! Мы зовём его энтузиастом. Хотите познакомиться?

С этими словами хозяин вечеринки указал мне на тощего гражданина в простых очках без оправы, который только что выпил рюмку водки и с гримасой отвращения пытался поймать вилкой скользкий грибок.

— Ещё бы! — сказал я. — Что может быть приятнее знакомства с энтузиастом. Ведь нынче в энтузиастах большая потребность.

Нас познакомили.

— Наобородко, — сказал инженер, проглотив грибок. — По имени и отчеству Иван Альбертович. Впрочем, не люблю я этих имён и отчеств. Подхалимством отдаёт. Не правда ли?

— Пожалуй, — заметил я.

— Вот видите! Вы со мной согласны? Гораздо лучше и приятнее называть мало знакомого человека по фамилии: товарищ Наобородко, а хорошо знакомого по имени: товарищ Иван. Верно?

Я согласился и с этим.

Через пять минут мы с инженером Наобородко уже вели задушевную, дружескую беседу, как будто были знакомы по крайней мере лет десять.

— Химия, — говорил Наобородко. — Великая вещь — химия. Сейчас, когда этому роду промышленности уделяется такое внимание, можно смело сказать, что химия