своей руке – ведет, как водит мама за ручку годовалого ребенка. Второй конвоир шагает впереди нас, третий – сзади. Перед выходом все они облачились в бронежилеты, нацепили портупеи с огнестрельным оружием и дубинками. А мне проговорили предупреждение о «стрельбе при побеге». Потом я уже привыкла к этим мерам предосторожности при передвижении по «открытой земле» и вообще не обращала на это внимания. Еще одна из множества граней несвободы – не более того. Но та инициация произвела на меня крайне гнетущее впечатление.

…Конвоирша шепчет мне, что «там куча репортеров» и что, если я не хочу, чтобы меня снимали, я могу чем-нибудь закрыть лицо. Конечно же, я не хочу, чтобы меня снимали! Мне становится не по себе, сердце начинает колотиться. Не успеваю опомниться, как наша грозная процессия уже в коридоре, заполненном людьми с камерами. Они что-то кричат, сверкают вспышки фотоаппаратов. Я стараюсь максимально зарыться лицом в воротник куртки. От этого, а еще от волнения мне становится трудно дышать.

Конвоиры заводят меня в зал суда, там пока никого нет. Запирают в коричневую железную клетку, снимают наручники. Выстраиваются вокруг клетки по периметру.

Вдруг двери открываются, и в зал жужжащим роем влетают репортеры. Они подскакивают к клетке и снова начинают меня снимать. Меня накрывает облако жгучего стыда. Я вздрагиваю от вспышек и щелчков затворов фотоаппаратов, как от осиных укусов. Я не знаю, были ли в моей жизни – до и после – более жуткие и стыдные мгновения. Наверное, нет…

Я ведь была той, кто публикует свои селфи только с самым «выгодным ракурсом», кто просит друзей «удалить фотку со мной», потому что я там моргнула или просто «плохо получилась»… Той, кто дико расстраивается от любого дизлайка под фотографией или постом. От любого негативного коммента… От неодобрения в любой форме… Да, я всегда старалась быть хорошей и очень страдала от мысли, что кто-то – хотя бы один человек – вдруг подумает обо мне иначе…

И поэтому происходящее в тот момент было равно сдиранию с меня кожи прямо по живому. Самой жесточайшей пыткой: люди фотографируют меня в таком кошмарном виде! Да еще в таком позорном статусе! И все это появится во всех СМИ!

Данная публичная голгофа занимает первое место в моем рейтинге персональных кошмаров наяву! Наверное, это как первый абьюз, первое избиение, первое изнасилование. В первый раз – жутко больно. А дальше на том месте, которое испытывает боль, появляется рубец, но ты все же не перестаешь чувствовать это насилие…

Не перестаешь… Поэтому и в дальнейшем, при каждом следующем проходе по судебному коридору, меня неизменно накрывала волна жуткого потустороннего страха. При каждом проходе, которых на протяжении этих лет было около сотни… У меня начиналось сильное сердцебиение, темная пелена опускалась перед глазами, ноги подкашивались и наступало полуобморочное состояние. Я почти не могла дышать и готова была рухнуть в любой момент… Это была совершенно неподвластная моей воле реакция организма. И самое досадное, что даже после освобождения, когда спустя многие месяцы я оказалась в судебном коридоре в статусе свободного и полностью оправданного человека, при виде конвоиров, ведущих по коридору каких-то незнакомых заключенных в наручниках, у меня возникли все те же симптомы: сердцебиение, удушье, пелена перед глазами…

Что ж, эти первые «шпицрутены» глубоко меня шрамировали… а дальше становилось только хуже и страшнее…

Конвоиры велели репортерам покинуть помещение, в зал вошли участники процесса: Марк с кипой документов в руках, мужчина в черной длинной мантии – судья, адвокат Верховцев, еще какие-то люди… Началось слушание дела.

Стресс, в котором я находилась на тот момент, был настолько велик, что я почти ничего не помню об этом заседании. Только потом, из документов, я уловила фабулу процесса: следствие выступило с ходатайством о заключении меня под стражу, а защита в лице Марка рьяно пыталась это оспорить. Верховцева же хватало лишь на то, чтобы «поддержать позицию своего коллеги»…

Надо сказать, что на судах по мере пресечения не рассматриваются обстоятельства самого дела. «Виновен человек или нет?», «какие доказательства его вины имеются?» и так далее. На таком суде обсуждается лишь то, должен ли человек быть под стражей на время следствия или нет. Сбежит ли он куда-нибудь или нет? Опасен он для окружающих или нет?

Следствие говорит: «…Вебер, находясь на свободе, может продолжить заниматься преступной деятельностью, угрожать свидетелям и потерпевшему, иным путем воспрепятствовать производству по уголовному делу…», «…может скрыться от органов предварительного следствия и суда, так как имеет действующий заграничный паспорт».

Но секунду – мой загранпаспорт изъяли! Он лежит у следователя, в папке «Дело», вместе с моим российском паспортом! Но на этот аргумент никто даже не реагирует. Продолжу ли я заниматься преступной деятельностью? Секунду – а я вообще занималась ею когда-либо? Вот справки о том, что с точки зрения закона я всегда была чиста. Не аргумент? Вот еще кипа бумаг – это мои друзья за очень короткий срок собрали около 30 личных поручительств за меня. От моих коллег по киноиндустрии. Причем достаточно авторитетных коллег. Ведь есть же, скажем, у режиссера Карена Шахназарова авторитет? Или у сценаристки Натальи Рязанцевой? Но оказывается, что нет, в этом месте авторитета нет…

Все эти поручительства, все логичные и здравые доводы моей защиты – а Марк просто рвал и метал, с ходу круша шаблонные обвинительные формулировки следствия, – все это оказывается бесполезным.

Судья Закорючкин вышел на три минуты посовещаться «сам с собой», вернулся в зал и объявил о моем аресте на два месяца. Занавес…

Долгий, долгий путь в СИЗО

Едва судья закончил читать свое постановление, как все участники процесса стали очень быстро разбегаться. Марк подошел к клетке:

– Вот подпиши этот документ – здесь. Мы обязательно подадим апелляцию!

– А… А что теперь?

– Теперь тебя должны отвезти в следственный изолятор. Я приду к тебе туда в самые ближайшие дни – там обо всем поговорим. Постарайся продержаться!

– Но когда? Когда ты придешь?

Тут встревают конвоиры: «Все! Заканчивайте!» – и начинают оттеснять Марка от клетки. Перед выходом из зала он успевает проговорить: «Я постараюсь во что бы то ни стало быть послезавтра, так что не волнуйся и жди!»

Конвоиры суют мне в руки копию постановления об аресте – лист формата А4, где так неумолимо определена моя судьба на следующие два месяца. Но на тот момент я плохо понимаю, что это за бумага. Складываю ее вчетверо и чисто автоматически кладу в карман куртки.

Конвоиры страшно спешат: «Давай-давай, быстрее расписывайся! Выходи! Быстрее!» – и, снова