принимал колонною

и вез под песенку гитарную

разжиться хлебом в степь Голодную.

Ты долго был мне красным светочем.

Ты снился мне. Я твой ездок.

Ведь, если верить людям сведущим,

жизнь снится в виде поездов…

Ты стал ни шаткий и ни валкий.

На пляж попал ты этим летом

на должность переодевалки

и начал пахнуть туалетом.

Преобразившийся вагон!..

В огонь почетнее, в огонь!

СТРОПТИВЕЦ

Работал по две смены Робот.

Был Роботу несвойствен ропот.

Готов и по три смены не простаивать —

в нем внутренность-то не простая ведь,

а полимеровая, пластиковая,

стальная, нержавеющая, платиновая…

Хоть завтра, хоть вчера, хоть ныне,

хоть в штурмовщину, хоть в аврал

привык он жертвовать без счету выходными

и на начальство не орал.

Отгулы Робот собирал, как подать,

и в день особенного напряжения

внезапно перестал работать

без всякого предупреждения.

Нарушив дисциплину и режим,

он самостийно отгулять решил…

С ума сошел! Объелся белены!

Куда ему? Не к теще ж на блины?..

Строптивцу-Роботу

решили дать по хоботу

и, руководствуясь суровыми мотивами,

отгульщика без снисхожденья размонтировали.

ИНОСКАЗАНИЕ

Я в медовых степях объезжал кобылиц…

Я в бедовых стихах избежал небылиц.

Но взмолилась одна небылица:

 «Мне бы плоть!

Мне бы кровь!

Мне бы лица!»

Пусть потешит нас мнимая скромница,

пусть былое за небылью скроется.

Брошью к горной груди приколотый,

золотится затейливый замок.

В замке тысяча тридцать три комнаты

при тринадцати тронных залах.

Шепотки в катакомбах каменных,

анекдотики про тупиц:

угадайте в тринадцати Каинах

нераскаянных братоубийц!

Этих Каинов славили Авели,

только Авели нынче мертвы.

Овцы жертвенный камень расплавили,

ждут не жертвы они, а жратвы. __

Где ковыль — их степная добыча?

Отдан в царство коровье да бычье.

Стыд и смех в стадах. Что за пастыри?

За стенами стареют зубастыми,

подперев потолки архипузами,

охраняют свой храп аркебузами.

И боятся барашки с овечками

невзначай обменяться словечками.

Вспять идут пароходики-годики

мимо мрачной, но мраморной готики.

Зря кукуют крикливые ходики,

зря строчат, свесив глупые гирики,

панегирики,

одики.

А сорока, монеты крадущая,

надрывается — вот так орунья! —

нет, мол, наших баранов курдючнее,

нету наших овец тонкоруннее.

Приходи-ка, волк-завхоз,

отдери ее за хвост!

Лбы бараньи не впали в беспамятство.

Стал дозорный на вышке усидчивей…

В одиночку, не в паре испанец-то

щекотал им нервишки усищами!

Высосав из пальца

золотой коньяк,

повезли испанца

на траурных конях.

Скинув с идола божьи одежды,

удивлялись: «Боже, а где ж ты?»

Гробовщик грубый грим с громовержца отер —

под бессмертной одеждою смертный актер!

Размечите по палкам загоны!

Различите по полкам законы!

Растопчите кнуты и плети!

Блейте!

Небесами глаза разверзались.

Небось сами языки развязались.

Ноги множились в карнавале.

Все друг друга короновали…

Но дудят трубачи-трепачи:

«Трепещи!»

И захлопнулись в замке ворота —

не смогла пролететь ворона.

И повис замок,

ибо визг замолк.

Пустота, как во ртах.

И в мозгах кавардак…

Под замком да под замком овечья отчизна.

Вы паситесь, но бросьте трепаться,

лишь твердите священные числа:

тринадцать, тринадцать, тринадцать…

Небылица из небылиц!

Мне бы в руку перо, мне бы лист…

ВОЛНЕНИЕ В ТРИ БАЛЛА

Трудилось, берег моя,

бутылочное море.

Волнение в три балла

купальщиков трепало.

 В волне поется, пляшется…

Но не поет сопляжница.

Мечтают две девицы:

«Мы вини, види, вици!»

Девицы обе синие,

как негры в Абиссинии.

Все их девичьи страсти

мне, как глухому «здрасте».

Гляжу, плывет белужина,

а я сижу без ужина.

Бросаюсь вплавь и — к рыбине:

«Икры бы мне! Икры бы мне!»

А рыба осклабляется,

как будто оскорбляется,

пускает в ход плавник:

«Отстань-ка, баловник!

Не видишь, брюхо продрано?

Икра на экспорт продана!»

ТУПАРИ

Кто в Алуште, кто в Алупке,

кто в Париже на постое…

Остроумные — в скорлупке,

тупари же — на просторе.

Не дохленький, а дошленький

берет места купейные…

Тупейные художники!

Поэты тупейные!

Цыганские романсы допеваем —

отупеваем!

В очереди нажим:

погоня за туфлями…

Не бреют бритвы, не режут ножи —

затуплены!

Философ постигает пустоту пусть —

так велит Тупость!

 В воскресенье,

понедельник,

вторник,

среду,

четверг,

пятницу и субботу — пение.

Отупение!

Убирайте комнату почище-ка —

вызываю точильщика!

Может, заключит кто пари:

навострятся ли тупари?

РЕЗЕПОВКА

Сквозит березняк над овражной рытвиной,

поник львиный зев, расточив благодать…

Деревушка-игрушка, с горы твоей

пол-России видать!

Демонстрируя яркость под солнцем,

режет взоры озер слюда…

В бронхи всасывается с подсосом

окружающая среда.

А хмельна-то она, а чиста-то!

Обезножим, но не уйдем.

Растеклось буреночье стадо

в травном небе Млечным Путем.

По непаханому распадку

хорохорятся воздуха,

и, свища бичом, грудь нараспашку,

ходит хриплый мат пастуха.

«Как вам наша грязишша ндравится,

растуда ее, рассюда?»…

Кому каторга, кому здравница

окружающая среда.

Есть тут музыка ветра в поле

и подпольные «Метрополи»:

у вдовы-самогонщицы Нинки

тоже можно пропиться до нитки!

И оплошина за оплошиной

низвергают душу на дно…

Здравствуй, рай, матюгами обложенный!

Знать, другого нам не дано.

Спать ложась без биде и ванны,

я стократ помолиться рад

на подарок Матрены Ивановны

из расхищенных царских врат.

Ты прости, Иоанн-апостол,

что живем, все молитвы