Фразы, которых я не мог разъяснить И. К.: «Мне любезнее отказаться от всего аристотического трибала, нежели подумать открыть столь важную тайну… Я нахожусь, как Андрофес, в сладчайших созерцаниях толиких дивных изрядств… Он говорил по-гречески, по-латыни или по-маргажетски…»

РГАЛИ, 218, 1, 51: Марк Тарловский, упражнение на тройные рифмы, ради которого он совместил несовместимое: октавы с пародией на Державина. Вот истинная преданность поэзии: ради красного словца он не пощадил не то что родного отца, но и себя, потому что не мог не понимать, что хотя бы от 10 строфы уже вела прямая дорога к стенке. А был, говорят, большой трус.

Ода на Победу

Лениноравный маршал Сталин!

Се твой превыспренний глагол

Мы емлем в шелестах читален,

Во пчельной сутолоке школ,

Под сводами исповедален,

Сквозь волны, что колеблет мол…

Се – глас, в явлениях Вселенной

За грани сущего продленный.

Тобой поверженный тевтон

Уже не огнь, а слезы мещет,

Зане Берлин, срамной притон,

Возжен, чадящ и головещат,

Зане, в избыве от препон,

Тебе природа дланьми плещет.

О! сколь тьмократно гроздь ракет

Свой перлов благовест лиет!

За подвиг свой людской осанной

Ты зиждим присно и вовек,

О муж, пред коим змий попранный

Толиким ядом преистек,

Сколь несть и в скрыне злоуханной,

В отравном зелье ипотек!

Отсель бурлить престанут тигли,

Что чернокнижники воздвигли.

Се – на графленом чертеже

Мы зрим Кавказ, где бродят вины,

Где у Европы на меже

Гремят Азийские лавины:

Сих гор не минем мы, ниже

Не минет чадо пуповины;

Здесь ты, о Вождь, у скал нагих

Повит, как в яслях, в лоне их.

Восщелком певчим знаменитым

Прославлен цвет, вельми духмян;

Единой девы льнет к ланитам

Пиита, чувствием пиян;

А мы, влеченны, как магнитом,

Сладчайшим изо всех имян,

Что чтим, чрез метры и чрез прозу,

Как Хлою бард, как птаха розу.

О твердь, где, зрея, Вождь обрел

Орлину мощь в растворе крылий,

Где внял он трепет скифских стрел,

С Колхидой сливши дух ковылий,

Где с Промифеем сам горел

На поприще старинных былей,

Где сребрян Терека чекан

Виется, жребием взалкан!

В дни оны сын Виссарионов

Изыдет ведать Росску ширь,

Дворцову младость лампионов,

Трикраты стужену Сибирь,

Дым самодвижных фаетонов

И тяготу оковных гирь,

Дабы, восстав на колеснице,

Викторны громы сжать в деснице.

Рассудку не простреться льзя ль

На дней Октябревых перуны?

Забвенна ль вымпельна пищаль,

Разряжена в залог Коммуны?

Иль перст, браздивший, как

скрижаль,

Брегов Царицыновых дюны?

Нет! Ленин рек, очьми грозя:

Где ступит Сталин, там стезя!

Кто вздул горнила для плавилен,

Кто вздвиг в пласты ребро мотык,

Кем злак класится изобилен,

С кем стал гражданствовать мужик,

Пред кем, избавясь подзатылин,

Слиян с языками язык?

За плавный взлет твоих ступеней

Чти Сталинский, Отчизна, гений!

Что зрим на утре дней благих?

Ужели в нощи персть потопла?

Глянь в Апокалипсис, о мних:

Озорно чудище и обло!

Не зевы табельных шутих —

Фугасных кар отверсты сопла!

Но встрел геенну Сталин сам

В слезах, струимых по усам!

Три лета супостат шебаршил,

И се, близ пятого, издох.

В те дни от почвы вешний пар шел,

И мир полол чертополох.

И нам возздравил тихий Маршал

В зачине лучшей из эпох.

У глав Кремля, в глуши Елатьмы

Вострубим всюду исполать мы.

Коль вопросить, завидна ль нам

Отживших доля поколений,

Что прочили Сионов храм

Иль были плотью римских теней,

Иль, зря в Полтаве Карлов срам,

Прещедрой наслаждались пеней, —

Салют Вождя у Кремлих стен

Всем лаврам будет предпочтен.

Нас не прельстит позднейшей датой

Веков грядущих сибарит,

Когда, свершений соглядатай,

Он все недуги истребит

И прошмыгнет звездой хвостатой

В поля заоблачных орбит!

Мы здесь ответствовали б тоже:

Жить, яко Сталин, нам дороже.

Итак, ликующи бразды

Вкрест, о прожекторы, нацельте,

Лобзайте Сталина следы

У Волжских круч и в Невской дельте,

Гласите, славя их труды,

О Чурчилле и Розевельте,

Да досягнет под Сахалин

Лучьми державный исполин!

В укор неутральным простофилям

Триумф союзничьих укреп.

Мы знаем: Сатану осилим,

Гниющ анафемский вертеп.

Да брызжет одописным штилем

Злачена стилоса расщеп! —

Понеже здесь – прости,

Державин! —

Вся росность пращурских купавен.

9-13 мая 1945 г.

ЛАЗ. Я беспокоился, что, переводя правильные стихи верлибром, открываю лаз графоманам. Витковский сказал: «Не беспокойтесь: графоманы переводят только уже переведенное, им этот лаз не нужен. Делают новые переводы Киплинга на старые рифмы».

ЛАМАРК. «А японцы после войны выросли в среднем на 10 см: чтобы не страдать неполноценностью в мировом сообществе. Ламаркисты говорят: от волевого напряжения; а дарвинисты: оттого что кушать лучше стали, благодаря японскому чуду».

ЛАТЫНЬ. «Кокто переложил «Эдипа» на телеграфную латынь» (В. Вейдле).

ЛЕГКИЙ. О. Седакова была секретарем у поэта К. А., нужно было готовить однотомник. Он был алкоголик, но легкий человек: лежал на диване и курил, а она предлагала сокращения. «Ну, сколько строчек стоит оставить из этого стихотворения?» – «Одну». – «Это неудобно, давайте четыре». Смотрел с дивана на обрезки на полу и говорил: «Другой бы на это дачу выстроил».

ЛЕГКОВООРУЖЕННЫЙ арьергард национальной классики, уже ощутимо инородный, – таковы кажутся Чехов и Анатоль Франс.

ЛЕНИНИЗМ. Ходасевич в дискуссии об эмигрантской литературе писал: будущее русской поэзии – «сочетание русской религиозности с американской деловитостью». Это почти точная копия последнего параграфа «Вопросов ленинизма»: «сочетание русского размаха