— Глупости. Не будь параноиком.

Вот Баррона он бы охотно пригласил.

В семь лет я вечно увивался за тринадцатилетним Филипом, играл в супергероев. Брат вроде как был Бэтменом, а я Робином или еще кем-нибудь второстепенным. Мне нравилось воображать, что он меня спасет из беды. Например, старая песочница превращалась в гигантские песочные часы, и меня могло засыпать насмерть, а в дырявом детском бассейне подстерегали акулы. Я всегда звал Филипа на помощь, но в конце концов вместо него являлся десятилетний Баррон.

Вот он-то точно дружил с Филипом. Уже тогда доделывал то, на что у брата времени не хватало.

Например, со мной возился. Почти все детство я страшно завидовал Баррону и хотел очутиться на его месте. Злился.

А потом понял, что мне никогда им не стать.

— Может, хотя бы на пару дней?

— Ладно-ладно. — Но это он несерьезно, опять увертывается. — А что за странный сон? От которого ты на крышу полез?

Фыркаю.

— Кошка украла язык, хотел его вернуть.

Брат смеется.

— Ну и бардак у тебя в голове, пацан. В следующий раз пускай забирает язык насовсем.

Ненавижу это слово — «пацан», но спорить смысла нет.

Прощаюсь и ставлю трубку на зарядку. Отправляю по почте домашку.

Маура заходит в кабинет, а я как раз шарю по папкам на рабочем столе у Филипа. Куча картинок с обнаженными девицами. Валяются на спине, стягивают длинные бархатные перчатки, трогают грудь голыми руками. Изображение парня с бриллиантовой подвеской и в идиотских шароварах явно не туда затесалось. Скука, в общем-то, никакого криминала.

— Держи. — Маура протягивает кружку и две таблетки. Судя по запаху — чай с мятой. Взгляд у нее блуждает. — Филип просил тебе отнести.

— А что это?

— Поможет заснуть.

Глотаю пилюли и залпом выпиваю чай.

— И чего вы не поделили? Он сам не свой, когда ты приезжаешь.

— Да ничего.

Не буду объяснять, ведь Маура мне на самом деле нравится. Не рассказывать же ей, что Филипу страшно, когда я рядом с его сыном. Из-за Лилы. Он же видел тогда мое лицо, кровь, помогал спрятать тело. Я бы на его месте тоже нервничал.

Просыпаюсь посреди ночи. Очень надо в туалет. Голова словно набита ватой. Шатаясь, бреду по ковру в коридоре. Внизу вроде кто-то разговаривает. Справляю нужду, собираюсь нажать на слив, но внезапно останавливаюсь.

— Ты что здесь делаешь? — спрашивает Филип.

— Приехал сразу, как узнал.

Деда ни с кем не перепутаешь. Он живет в Сосновой Пустоши. То ли там подцепил легкий акцент, то ли что-то из старых времен прорывается. Его городок Карни — натуральное кладбище, не дома, а могилы. Практически все жители — мастера, в основном старше шестидесяти. Умирать туда приезжают.

— Мы о нем позаботимся.

Я не ослышался? Баррон? А почему мне не сказал, что приедет? Они с Филипом вечно секретничают. Потому, что я самый младший, так мама всегда говорила. Наверняка не поэтому. Я ведь не мастер — вот почему. Дедушке тоже в голову не пришло позвать меня на семейное собрание.

Член семьи, но все равно чужой.

И убийца вдобавок, а это усугубляет ситуацию. Странное дело — почему? Ведь хотя бы на преступление способен.

— За пацаном надо присматривать. Пускай займется чем-нибудь. — Это дед.

— Отдохнуть ему надо, — отзывается Баррон, — мы же не знаем толком, что случилось. А вдруг у кого-то на него зуб? Что, если Захаров пронюхал про свою дочь? Он же до сих пор разыскивает Лилу.

От этих слов у меня волосы встают дыбом. Фырканье. Филип? Нет, дедушка:

— И что? Вы вдвоем, парочка клоунов, будете его охранять?

— До сих пор же охраняли, — парирует Филип.

Подбираюсь поближе к лестнице и пристраиваюсь возле перил, как раз над гостиной. Родственнички, наверное, на кухне заседают — очень уж хорошо слышно. Вот сейчас спущусь вниз и все им выскажу, и пускай считаются со мной.

— Может, лучше о жене побеспокоишься? Думаешь, я не вижу? А тебе не следует над ней работать.

Я уже почти опустил ногу на ступеньку, но тут останавливаюсь. «Над ней работать»?

— Мауру не впутывай. Она тебе никогда не нравилась.

— Отлично. Что в этом доме происходит — не моего ума дело. Но ты доиграешься. Как собираешься присматривать за братом?

— Он не хочет с тобой ехать.

Очень странно. Либо Филип злится, что дед командует, либо Баррон его уговорил меня оставить.

— А если Кассель и правда хотел спрыгнуть с крыши? Подумай, ему многое пришлось пережить, — не унимается дед.

— Не стал бы, — встревает Баррон. — Он в этой своей школе старается изо всех сил. Пацану просто нужно отдохнуть.

Открывается дверь спальни, и в коридор выходит Маура. Фланелевый халат чуть распахнулся, виден край трусиков.

Она сонно моргает и, кажется, совсем не удивлена, что я тут сижу.

— Что-то мне послышалось внизу. Кто там?

Пожимаю плечами. Сердце колотится как бешеное, и только через мгновение до меня доходит: ничего предосудительного я не делаю.

— Тоже услышал голоса.

Такая худенькая. Вместо ключиц как будто лезвия под кожей.

— Музыка сегодня громкая. Боюсь ребенка не услышать.

— Не волнуйся. Наверное, спит как… сном младенца.

Улыбаюсь, хоть шутка и не очень. В темноте Маура выглядит непривычно. У меня мурашки по коже.

Она усаживается рядом на ковер, поправляет халат и свешивает ноги между перилами. Можно легко пересчитать выпирающие под фланелью позвонки.

— Я от него ухожу. От Филипа.

Что он сделал с женой? Маура наверняка не знает, что над ней поработал мастер. Если заклятие любовное, то со временем оно изнашивается. Правда, иногда требуется целых шесть-восемь месяцев. Интересно знать: не навещала ли она маму в тюрьме? Спросить или лучше не надо? Мама не имеет права снимать перчатки, но ведь можно всегда проделать маленькую дырочку и на прощанье коснуться собеседника.

— Я не знал.

— Скоро. Но это секрет. Никому не скажешь?

Быстро киваю.

— А почему ты не внизу с остальными?

Пожимаю плечами:

— Младших братьев редко берут в игру.

В кухне полным ходом идет совещание. Слов не разобрать. Я болтаю без умолку: не хочу, чтобы Маура услышала, что они про нее говорят.

— Врать не умеешь. Филип умеет, а ты нет.

— Да ну! — вскидываюсь оскорбленно. — Я превосходно умею врать. Кого хочешь за пояс заткну.