Никакой старухи, никого постороннего в кровати не было. Только мирно спящая сестра. Алина лежала на боку, подложив ладони под щеку, а коленки подтянув чуть ли не к груди. Свернулась комочком, как маленькая.

Но я же четко видел… Я же видел…

Дрожащими руками я снова аккуратно прикрыл сестру одеялом и почти рухнул на пол, потому что ноги совсем не держали. Я сидел на корточках у кровати мирно спящей сестры, обхватив голову и раскачиваясь. Сердце колотилось где-то у самого горла. Я сжимал до боли зубы, чтобы не завыть, но ненавистные, злые шипучие слезы невозможно было остановить, и я их даже не вытирал.

Что мне делать? Я всего лишь бесполезный мальчишка, который ничего не может предпринять. Плаксивый мальчишка. Напрасно отец доверял мне дом, уходя на вахту. Напрасно верил мне. Я — ничтожество! Я сестру чуть не убил! Это меня нужно в психушку отвезти. Сестре не себя надо бояться, а меня…

И вдруг меня изнутри как подбросило. Она же молчала, Палашка… Не просто так молчала. Слушала и соображала, что бы такое сделать, чтобы обезвредить меня. Чтобы я ничего не предпринимал. Нельзя с ней бороться напрямую. Нельзя силой. Нужно быть постоянно настороже.

Немного успокоившись, я сообразил, что Алина может проснуться и напугаться, увидев меня здесь, поэтому тихонько поднялся и вышел, плотно закрыв за собой дверь. Может быть, в первый раз порадовался, что обитаю в проходной комнате. Так я могу всегда быть начеку.

Ты ее слышишь?

— Редко. И как бы не ушами… Как тебе объяснить… Будто она у меня в мыслях болтает. Есть мои мысли, мое отношение ко всему, и есть ее мерзкий голос. Иногда я, как и вы, слышу, что она несет, и про себя ору на нее, чтобы заткнулась. Но тогда она нарочно не затыкается. Еще я ее… чувствую… Она как бы бегает по мне. Как муха ползает. Не знаю, как объяснить. Отвратительное чувство. Можешь не спрашивать, я уже искала симптомы. Хуже всего, что она приходит все чаще…

Не знаю, каким образом Алине удалось столько нарыть сведений по икоте. Все, что попалось мне после долгого копания в Сети, в итоге складывалось в какие-то противоречивые обрывки: что икоте нельзя верить, но при этом к ней часто обращались для гаданий и предсказаний; что у больных икоткой нельзя брать из рук вообще ничего, но это не точно; что это бесноватые, которые ненавидят все, связанное с религией и верой; что это сомнамбулы, но в гипнозе на вопросы не отвечают, зато проявляют экстрасенсорные способности; что это больные истерией без характерных признаков этой самой истерии. И что психиатры икотку не лечат, а больных икоткой лечат. Последнее вообще ввело меня в ступор. Я почувствовал себя полным дураком. И еще я сам сходил в церковь. Никому из домашних не сказал. Зашел, постоял, свечку купил, вдохнул запах ладана и горящих свечей. Никто меня не прогонял, никто не цеплялся, всем вообще было не до меня. Я даже немного успокоился, но, когда увидел священника, струсил и сбежал. Ну что я ему скажу? Если бы с мамой прийти… И вообще затея сразу показалась мне идиотской.

Только почти у дома обнаружил, что сжимаю в кулаке церковную свечку, уже подтаявшую от жара моей ладони. Надо было, наверное, в церкви поставить, но возвращаться я не стал. Струсил. Сунул согнутую напополам свечу в карман джинсов.

За ужином отец мельком взглянул на Алину и вдруг замер, прищурившись. Увидел, увидел эти ужасные горизонтальные зрачки!

— Ну-ка, что это у тебя с глазами? Линзы?

В его голосе послышались нехорошие нотки. Таких изменений во внешности он категорически не одобрял.

Алина моргнула, и отец сразу подобрел лицом:

— А, все в порядке. Показалось…

Ничего тебе не показалось! Но я промолчал. Как обычно, промолчал. И мама тоже.

И в этот момент большая отцовская кружка раскололась ровно напополам. Отец как раз подносил ее ко рту, поэтому горячий чай плеснул ему прямо на белоснежную майку. Он вскочил, громко ругаясь, уронил

телефон в тарелку с едой. К нему бросилась мама с полотенцем, пытаясь одновременно промочить расплывающееся на майке чайное пятно, стряхнуть с отца осколки и выяснить, не обжегся и не поранился ли он. Отец сдирал с себя майку и отталкивал мешающую ему выбраться из-за стола маму.

Все это было громко, бестолково, и совсем не смешно. Всем, кроме Палашки.

* * *

Опять проснулся из-за чужого шарканья. Открыл глаза и вздрогнул от неожиданности, когда увидел Алину прямо перед своей кроватью. Шаги-то были опять в коридоре!

— Алина, ты чего? — шепотом спросил я.

Сестра молчала. Постепенно мои глаза привыкли к темноте, и я смог увидеть, что сестра просто стоит надо мной и улыбается. Мне стало одновременно неловко и тревожно. Сел на кровати, но сестра вообще не двинулась с места. Стояла и смотрела.

— Чего? Иди спать!

Алина качнулась ко мне:

— А вот не могу, а вот не могу удержаться, а вот, а вот! Иой, ёшки-ёшки-ёшки-йо-о-о-ой! Ио-о-о-ой! О-о-о-ой!

Из горла Алины вырвался утробный вой, то выше тональностью, то ниже. Я не сразу сообразил, что уже слышал нечто подобное в одной документалке про шаманов. И опять этот звук, будто жужжит большая навозная муха или трансформаторная будка:

— Бз-з-з! Бз-з-з-з!

Первый раз я подумал, что спать в проходной комнате — это не только неудобно, но и небезопасно. Лучше быть начеку за плотно закрытой дверью. По идее, мне надо было вскочить и включить свет. Постучать

к родителям, позвать их. Вместо этого, словно загипнотизированный, я сидел на кровати и смотрел, как с сестрой происходит что-то ненормальное. Может быть, это всего лишь сон?

Алина между тем начала исполнять какой-то странный танец, что ли, ломаный, дерганый, непонятный и, по ощущениям, почему-то отталкивающий. Ее будто ломало, толкало изнутри. Это и есть эпилептический припадок? И что мне делать?

— Бз-з-з! Бз-з-з-з!

У меня как будто что-то с глазами случилось: под это электрическое жужжание Алинина фигура в белой ночнушке начала вибрировать, то четко, то неясно проступая в темноте, словно изображение на экране, которое транслировалось с помехами. Особенно пугающе выглядело покрытое рябью статических помех лицо, на котором поочередно сменялись знакомые Алинины черты и отвратительная, искаженная злобой рожа неизвестной старухи.

И она наступала, наступала на меня…

Наконец очнувшись, я нащупал телефон, почти не глядя включил фонарик и быстро направил его луч прямо сестре в лицо.