И сейчас же Куропёлкин услышал будто бы вздохи и стоны, а потом и радостный свист улетающего тела.

Улетела ведьма. Надолго ли? И с чем вернётся?

— Эжен, — услышал Куропёлкин. — Да что вы всё под одеялом прячетесь? Вам не мешает ночник?

Пришлось Куропёлкину снова откидывать с головы одеяло. Ночник на тумбочке у стены светил.

— Не мешает, — сказал Куропёлкин.

Вернулась? Или отлетело лишь её тело, а голос был оставлен в опочивальне для деловых (или ритуальных) нужд? Да и её ли прозвучал голос?

— Не мешает, — повторил Куропёлкин.

— А я вот без ночника спать не могу, — голос был всё же Звонковой, — с детства.

«Кошмары, что ли, совесть мучают?» — предположил Куропёлкин.

— И извините, пожалуйста, что я легла к вам спиной. Наиболее удобная для меня поза. Проблема с позвоночником, авария…

«Разжалобить хочет! — подумал Куропёлкин. — А потом, расслабленного, — бац! — и придавит. Да при этом какое-нибудь чудовище веки пудовые попросит ему приподнять» (это Куропёлкин видел в кино).

— Вам следует обратиться к травматологам из Инфизкульта, — знатоком посоветовал Куропёлкин.

— К кому и куда я только не обращалась…

Ничего себе, сообразил Куропёлкин, обнаглел, принялся давать медицинские советы миллиардерше. Или смешнее того — рекомендовать ведьме травматологов Инфизкульта!

И Куропёлкин притих.

— Ради приличия, — заговорила Звонкова, — я могла бы поставить рядом с вами ширму. Но мне неприятны, даже и за полотняной стеной, чужие звуки, шуршание, возня, будто бы подготовка к зловредному действию. Надеюсь, вам понятны причины моего решения?

— Понятны, — сказал Куропёлкин.

— Ну и хорошо! Почему вы — Эжен?

— Я — Евгений. Евгений Макарович Куропёлкин.

— Евгений… Тоже имя — не самое красивое, — установила Звонкова. — Отчего же вы не хотите откликаться на Шахерезаду? Или хотя бы на Шехерезада?

«Что же тут плохого-то! — обиженно подумал Куропёлкин. — Имя моё, видите ли, некрасивое! Так зачем же брали в аренду-то!»

Сказал:

— Откликаются собаки. И кошки, эти-то не всегда. И при чём тут Шахерезада или Шахерезад?

— Сейчас я объясню, — сказала Звонкова.

И просветила Куропёлкина.

Её, Нину Аркадьевну, изводит бессонница. Таблетки и прочие химические изделия фармацевтов ей запрещены, они вообще вредны людям, а в случае с ней и втрое вредны. А с утра в делах она должна быть словно омытой живительной водой из источников Камчатки. Пробовали и травы, и китайские отвары из ядовитых насекомых, ползучих гадов и костей уссурийских кошек, но все эти бесспорные средства не помогали, а только вызывали томление организма. Наконец, одна из знакомых светских дам, то ли с серьёзным сочувствием к здоровью Звонковой, то ли с издёвкой завистницы, посоветовала завести ей Шахерезаду, способную укачивать своей болтовнёй и доводить до глубоко-беспробудного сна. Звонкова плохо помнила о каком-то Бахтияре, преодолевшем бессонницу, и о болтливой красотке Шахерезаде, но мысль о том, что в её уединении, где была запрещена установка всяческих телефонов и каких-либо других средств коммуникации, будет валяться чужая женщина, её покоробила. «Ну, тогда назначай на место Шахерезады, — тут завистница явно язвила, — какого-нибудь мужика. Мужики, они куда разнообразнее в приёмах победы над бессоницей. А не понравится ночью — утром вон его! И бери нового!» Концепция завистливой, но отважно-бывалой дамы была с энтузиазмом (так показалось) принята постельничим Трескучим и начала осуществляться со свободной тратой средств.

Естественно, о сути ситуации Куропёлкину было открыто решительно не всё, но он был человек сообразительный. К тому же ни единому слову мадам Звонковой можно было не верить.

— Со мной вы ошиблись, — всё же посчитал нужным сказать Куропёлкин.

— Почему же? — возразила Нина Аркадьевна. — Вас отбирали люди сведущие. И посчитали, что вы человек начитанный.

— Начитанный?! — Куропёлкин чуть было не рассмеялся. — Я, в лучшем случае, человек нахватавшийся. Любил посещать библиотеки. И библиотекарш. И нахватался каких-то сюжетных обрывков.

— Проверим, — сухо сказала Звонкова.

— Вам бы пригласить какого-нибудь доцента. Или профессора. Обо всём бы вам рассказали.

— Призывали и таких, — сказала Звонкова. — Толку никакого. От их учёных терминов приходила жуткая скука и даже тоска, насекомые дохли, и ни на секунду сна… Так что пришла ваша очередь, нахватавшегося…

— Хорошо, — вздохнул Куропёлкин. — Попробую исполнить ваши ночные требования.

Ему хотелось спать, устал за день арендного состояния, пошло бы всё на… Вот именно!.. пошло бы всё подальше, Люк так Люк, но и перед Люком не лишним было бы выспаться.

— Вот что, Эжен Куропёлкин, — услышал он. — Против ваших зевот я ничего не имею. Хочу только предупредить. Вполне возможно, что вы сейчас возьмётесь пересказывать мне или «Графа Монте-Кристо», или «Робинзона Крузо», или «Трёх мушкетёров», или «Собаку Баскервилей». Так вот, многие этим начинали. И…

— И их тут же — в Люк! — продолжил Куропёлкин.

— В какой ещё Люк? — будто бы удивилась Звонкова.

— В обыкновенный, — резко сказал Куропёлкин.

— Не знаю никакого Люка! — заявила Звонкова. И было понятно, что она врёт.

— Между прочим, я вам про собаку Баскервилей такую историю рассказал бы, — расстроенно произнёс Куропёлкин, — что вы и во сне бы веселились и не захотели бы просыпаться.

— Хватит болтовни! — сказала Звонкова.

— Как прикажете! Вытягиваюсь по швам! — сказал Куропёлкин. — Вы читали роман Стига Ларссона «Девушка с татуировкой Дракона»?

— Не читала, — сказала Звонкова.

— Ну, как же! — возгордился Куропёлкин. Будто бы сам он читал роман Стига Ларссона. То есть он и вправду читал (принимался читать), но одолел всего лишь семьдесят страниц из здоровенного тома. Рекомендован роман был ему библиотекаршей Безруковой Антониной, несомненно проявлявшей сугубый интерес к его атлетическим наворотам мышц, проступавшим, по мнению Антонины, и через вязаный свитер. Упомянутая выше зрительная память отложила в его голове совершенно ненужные ему сведения и оценки, какие можно было теперь сообщить Звонковой. Зазывные сведения эти на обложках книги крюками крупного шрифта цепляли внимание доверчивого покупателя. От Куропёлкина теперь Звонкова узнала, что роман издан в Европе миллионными тиражами, а автора романа признали гениальным.

Объявленная гениальность С. Ларссона слушательницу не взволновала, а вот слова о миллионах оказались для неё интересными.