Капитан Саня встала при появлении старших офицеров. Я вставать не пожелал. Продемонстрировал свою свободу гражданского человека, за что был награжден одобрительным и улыбчивым взглядом Радимовой и почти возмущенным взглядом подполковника Лихачева. Но «командовал парадом» в данной ситуации не он, а полковник Свекольников, который старался быть незаметным и никаких возражений против неуважения к старшим по званию со стороны отставника-инвалида не высказывал.

— Присаживайтесь, товарищи офицеры, — Радимова показала на ряд из пяти стульев у стены. Я не собирался никому освобождать уже привыкшее ко мне мягкое кресло. О чем красноречиво говорила моя гордая поза: я сидел, забросив ногу на ногу. Намного вольнее, чем по стойке «вольно». — Вы, кажется, по касательной знакомы с капитаном частного сыска Тимофеем Сергеевичем Страховым?

— Это что за должность такая — капитан частного сыска? — недовольно проворчал подполковник Лихачев. — Что-то я не слышал, чтобы уставы частных детективных компаний содержали пункты о присвоении военных званий.

— Это не должность, а виртуальное звание, — возразил я. — Именно виртуальное. Вы же не возражаете, когда говорят, к примеру, «капитан уголовного розыска». Это звание тоже не военное, а служебное. И никак не соответствует воинскому званию капитана. Просто не соотносится с воинским званием. И «капитан частного сыска» тоже с моим воинским званием не соотносится. Воинское звание мне присваивалось приказом министра обороны, — спокойно ответил я. — А другой приказ того же по названию, а не по фамилии министра отправил меня в отставку, как вы, вероятно, знаете, по инвалидности. Но звания меня никто не лишал, я даже имею право на ношение воинской формы одежды, государственных наград и наградного оружия. Это — что касается воинского… А что касается служебного, то я не буду возражать, если меня кто-то когда-то назовет «генералом частного сыска». Это будет только отражением моих заслуг, на которые я в будущем рассчитываю. Но пока, как отставной армейский капитан, не возражаю против «капитана частного сыска».

— Тогда почему вы, капитан, так относитесь к субординации? — Лихачев переглянулся с полковником, из чего я сделал вывод, что он переживает не столько за неуважение к своим погонам, сколько старается повысить служебный статус своего спутника, который косвенно был начальником и для него.

— Потому что в настоящий момент я не ношу погоны, — ответил я сухо и умышленно не добавил к своим словам, как бы полагалось по той же субординации, «товарищ подполковник». — Хотя костюм мой и камуфлированный, и вполне военного образца. Если я правильно вас понимаю, Леонид Юрьевич, вы так рвались со мной встретиться именно для того, чтобы высказать мне данное нравоучение?

Это прозвучало жестко и резко, хотя и не грубо. При этом градус тона показывал, что я готов перейти и на грубость. Капитан Радимова снова посмотрела на меня с явным одобрением. Ей, видимо, тоже не слишком нравилась манера общения этих двух представителей основной государственной спецслужбы. Но положение капитана Сани не позволяло ей вести себя свободно. А мне моя служба это вполне позволяла.

Подполковник Лихачев намеревался ответить что-то грозное и нравоучительное. У него даже дыхание перехватило от возмущения. Но полковник Свекольников мягко положил руку на его предплечье, чем укротил пыл своего коллеги. Свекольников был человеком опытным, пройдошливым, положением управлять умел и понимал, что пустая перепалка только мешает сторонам договориться. А что он приехал именно договариваться, я уже понял по виду Свекольникова.

— Оставим беспредметный спор, — спокойно произнес он. — Нам есть о чем поговорить серьезно. Дело в том, что у ФСБ имеются сведения, Тимофей Сергеевич, что вас в ближайшие дни попытаются убить.

Я не скажу, что он сильно обрадовал меня таким сообщением. Все-таки меня не каждый день убивают, и я не приобрел еще привычки находиться в постоянном ожидании смерти. Тем не менее возмущенно подпрыгивать я тоже не стал. Наверное, из опасения, что во время моего подпрыгивания мягкое кресло может занять подполковник Лихачев. А я это кресло уже нагрел своим телом. И вовсе не для него. Полковник Свекольников, видимо, ожидал более эмоциональной реакции с моей стороны. И даже расстроился, что я не стал плакать и просить государственной защиты от происков врагов. Но вместе с тем я, как специалист, хорошо понимал, что, если кто-то захочет меня убить, спрятаться будет практически невозможно. Выстрел снайпера с чердака в голову или в спину разом решит все вопросы. Можно, конечно, куда-нибудь уехать, вырыть себе долговременную землянку и затаиться в лесу. Но нельзя же всю оставшуюся жизнь прятаться и жить в ожидании убийцы. Нервы такого напряжения не выдержат. Я не заплакал и не засмеялся…

Вместо меня возмутилась капитан Саня:

— Как! Опять?

— А что, часто пытаются? — спокойно, с насмешкой спросил полковник Свекольников.

— Были попытки… — она благоразумно не стала рассказывать о событиях минувшего вечера. Материалы этого дела пока оставались неизученными.

— Значит, у кого-то есть причины.

— Давайте вернемся к вашему сообщению. Кто это нашелся — такой храбрый и такой неразумный? — капитан уголовного розыска явно переоценивала скромные качества моей боевой подготовки. — Какими бы ни были причины, я бы этого человека сразу записала в самоубийцы. Полагаю, что не ошиблась в определении. Самоубийц, если попытка суицида не удается, обычно отправляют в «психушку». Вот и этого неразумного психа я рекомендовала бы загодя туда определить.

— Это не один человек. Это целая организация. И организация серьезная, на многое способная. Группа вербовщиков ИГИЛ. Мы так подозреваем.

— А зачем им, позвольте поинтересоваться, это нужно? — скромно спросил я. Настолько скромно, словно убить собирались не меня, а, скажем, губернатора, которого всегда сопровождает надежная охрана.

— Им нужно проверить способности человека, которого в этом кабинете называют капитаном частного сыска. Убьют — значит, убьют, не жалко. Если же капитан частного сыска справится с теми, кто придет его убивать, значит, с капитаном стоит работать. Значит, стоит попробовать его завербовать.

— Завербовать в ИГИЛ? — коротко и с легким удивлением хохотнул я, принимая сказанное за шутку.

— Именно так. Завербовать в ИГИЛ.

— То есть сделать из меня правоверного мусульманина? Это вообще-то слишком сложно даже для группы вербовщиков. Если я за свои недолгие, но уже прожитые годы даже православную церковь ни разу не посетил, хотя по происхождению своему и во многих поколениях православный христианин, то уж в мечеть не пойду тем более. Не говоря о том, чтобы воевать за чуждые мне идеалы.

— Вы убежденный атеист? — с легким удивлением переспросил подполковник Лихачев.

Удивление его было мне понятно. По общепризнанному общественному мнению, атеистом в нашем современном российском обществе быть куда позорнее, чем президентом США. Но я не был атеистом. Я просто был невоцерковленным человеком, которому неприятны попы в золоченых рясах, заставляющие других жить так, как сами жить не желают.