Иван остановился, услышав знакомый голос.

Выглянул из-за угла. Возле искусственной елки, увешанной самодельными игрушками и даже парой настоящих стеклянных шаров, сидела компания полуночников. Дежурную гирлянду на елке не выключали — цветные диоды энергии жрали минимум, а света для ночной смены вполне хватало. И посидеть, покурить и почитать. И даже перекусить, если придётся.

— Вот что получается. Мы сузили свой мир, — говорил старый. — До этого жалкого метро, до живых — пока ещё! — станций. А ведь это конец, дорогие мои. На поверхности нам жизни нет и, боюсь, больше не будет. Так называемые «диггеры» — самая у нас опасная профессия после…

— После электрика, — подсказали из темноты.

— Совершенно верно, — сказал Водяник. — После электрика.

У профессора бессонница, поэтому Иван не удивился, застав его здесь — у елки было что-то вроде клуба, куда приходили все, кому не спалось. Бывает такое — подопрет человека. И надо бы спать, а душа неспокойна. Один выпивает тайком, другой ходит к елке, песни орет и байки слушает. Впрочем, пообщаться с Водяником в любом случае стоило. Ходила шутка, что столкнувшись с профессором по пути в туалет, можно ненароком получить среднее техническое образование.

А ещё ходила шутка, что анекдот, рассказанный Водяником, вполне тянет на небольшую атомную войну. По разрушительным и необратимым последствиям.

Профессор не умел рассказывать анекдоты, хотя почему-то очень любил это делать.

— Расскажите про Саддама, Григорий Михалыч! — попросил кто-то, Иван не рассмотрел кто. Про Саддама Великого Иван слышал. Впрочем, про него все слышали.

В самом начале, когда всё случилось, и гермозатворы были закрыты, люди впали в оцепенение. Как кролики в лучах фар. А потом кролики начали умирать — выяснилось, что открыть гермозатворы нельзя, автоматика выставлена на определенный срок. Тридцать дней. То есть, Большой П всё-таки настал. Радиации на поверхности столько, что можно жарить курицу-гриль, прогуливаясь с ней подмышкой.

Вот тут людей и накрыло.

Дядя Евпат рассказывал, что прямо у них на глазах один большой начальник, он сидел в плаще и шляпе, держа в руках портфель — дорогой, из коричневой кожи — этот большой начальник сидел-сидел молча, а потом достал из портфеля пистолет, сунул в рот и нажал спуск. Кровь, мозги — в разные стороны. А люди вокруг сидят плотно, народу много набилось, не сдвинутся. Всех вокруг забрызгало. И люди как начнут смеяться, — рассказывал дядя Евпат. — Я такого жуткого смеха в жизни не слышал. Представь, сидит мужик без половины башки, даже упасть ему некуда, а они ржут. Истерика, что ты хочешь. Вот такая комедия положений…

— Самое странное, — рассказывал Евпат дальше. — Я много смертей повидал, но эту запомнил почему-то. Помню, он спокойный был. Не нервничал, не дёргался, только на часы смотрел. Как автомат. Посмотрит сначала на часы, потом туда, где дверь «гермы» — и дальше сидит. Я вот всё думаю — чего он ждал-то?

Что это окажется учебная тревога?

Если так, он был не единственный, — сказал Евпат. — Я тоже надеялся, что это учебная тревога.

Когда прошли тридцать дней, началась депрессия и паника. Все степени, что бывают, когда пациенту объявляют смертельный диагноз, и начинается по списку: сначала отрицание, затем поиск выхода, раздражение, гнев, дальше слезы и принятие неизбежного конца. Вручную открыли аварийный выход, отправили наверх двух добровольцев. Они не вернулись. Отправили пятерых. Один вернулся и доложил: наверху ад. Счетчики зашкаливает. И помер — лучевая. Поднесли к телу дозиметр — он орет как резаный. И тогда началась стадия гнева, раздражения и слёз.

Хаос начался.

— …хаос начался. И в этот момент на сцене появляется Саддам, — сказал Водяник. — Стоит признать, у него было великолепное чувство времени. Великим его потом прозвали, а до Катастрофы он был то ли сантехником, то ли прорабом на стройке… гонял узбеков, м-да… то ли вообще отставным армейским капитаном — история о том умалчивает. Несомненно другое: бывший капитан взял в свои руки метро — и крепко взял, не шелохнешься… И когда он приказал вновь закрыть затворы, приказ был выполнен…

Ба-даммм. Ноги подогнулись.

Иван вдруг понял, что если не пойдёт к себе, то заснет прямо здесь, на голом полу.

— В «Монополию» играть будешь? — услышал Иван за тканевой стеной палатки громкий шепот. — Чур, я выбираю!

— Тихо вы, придурки. Фонарь у кого?

В большой палатке для подростков, где они ночевали все вместе, ночь явно тоже была нескучная. Им вроде положено без задних ног? Иван покачал головой. Самый здоровый и крепкий сон у меня был как раз в этом возрасте. А ещё я мог двое-трое суток подряд не спать. И быть в отличной форме.

Попробуй сейчас такое. Вот, ночь только на ногах, а голова уже чугунная. Вырубает на ходу.

Иван пошёл было к южному торцу станции, но вдруг услышал:

— Стоять! Пароль!

Мгновенная оторопь. Иван резко повернулся, приседая. Схватился за автомат…

— Спокойно, — сказал Пашка, улыбаясь нагло, как танк. — Свои.

Бух, сердце. Бух.

— Пашка, это уже ни в какие ворота! — Иван опустил «калаш», выпрямился. От прилива адреналина болело в груди, дышать стало трудно. — Блин.

— Ну и видок у тебя, — Пашка улыбался, сидя на полу. Бочонок с пивом стоял рядом с его ногой — хороший, кстати, бочонок, примечательный. Иван присмотрелся. Белый глиняный, литров на пять-шесть. С вылинявшей наклейкой, но ещё можно разобрать надпись и рисунок. Ko: lsch, прочитал Иван. Немецкое. И где Пашка его раздобыл? Двадцать лет выдержки — для вина и то много, а для пива так вообще.

— Какой?

— Ну такой… жениховский, — сказал Пашка. — А я тебя искал, между прочим. Целый вечер по станции мотался, спрашивал — никто тебя не видел. Сазон тоже говорит, что не видел. А ты вон где был.

Иван помолчал.

— Я на Приморскую ходил, — сказал наконец.

— Да ну? — Пашка мотнул упрямой головой. — Че, серьёзно? — внимательно посмотрел на Ивана. Пауза. — Ты за подарком мотался, что ли? Во даёт. Ну, не тяни, показывай. Нашёл?

Кое-что нашёл, подумал Иван. И подарок тоже.

— Нашёл-нашёл. Завтра увидишь. Нечего тут.

— Сволочь! — Пашка вскочил. — Я для него… а он! — вспомнив, что сделал «он», Пашка снова помрачнел. — Да-а. Ты когда определишься, кто тебе нужен?

— Я уже определился, — сказал Иван.

— Я видел, да.

Иван дёрнул щекой.

— Пашка, давай без этого. Мне и так хуево… — сказал он и спохватился. — А… чёрт…

— Понятно, — протянул Пашка. — Эх ты. Будь я на твоем месте, я бы твою Таню на руках носил… Вот скажи: зачем тебе эта Катька? У тебя всё на мази, нет, ты всё рвешься испортить. Че, совсем дурак?!