– И что думаешь делать?

– Думаю, что будет благоразумным, не дать свершиться тому, что задумал, наш добродетельный епископ. Чтобы не давать повода врагам нашим для хулы нашей.

– И..?

– Выдворю его из города, или посажу под замок, на пару месяцев. А потом выдворю.

– Угу,– архиепископ задумался, на мгновение,– а на кого же ты собираешься опираться, если будешь сажать в подвал добрых и смелых людей, твердых в вере, что достойны самой большой награды. Неужто на ленных рыцарей? Или на свободных рыцарей? Или на солдат, что алчут только серебряные сольдо? Кто станет опорой твоей в трудный час?

Приор, молчал, он был растерян.

– Итак, что ты намерен предпринять? – Продолжал архиепископ.

Монахиня намазала ему ноги и теперь заворачивала их в полотно.

– Ну, если мы дадим им то, о чём просит епископ, мы можем получить очередную неприятность. Может, мы просто откажем этому солдату в чести. И он уедет отсюда, и не будет служить епископу.

– То есть мы откажем епископу, моему брату в его просьбе, и не наградим человека, который этого заслуживает?

– Да, монсеньор, сие будет разумно, до тех пор, пока мы не узнаем планов добродетельного епископа Вильбурга.

Архиепископ поглядел на приора тяжелым взглядом и произнёс:

– А напомни ка мне, сын мой, ты ж хорошо помнишь все цифры, когда в последний раз еретики стояли под стенами нашего города, сколько добрых людей прислал нам епископ Вильбурга.

– Кнехтов более тысячи человек, монсеньор.

– С добрым ли оружием были они?

– С добрым оружием, монсеньор. И с хорошим обозом.

– А ленных рыцарей, а других всадников он присылал?

– Присылал, монсеньор, всех рыцарей было двадцать два, все были с ратными людьми и с холопами. И кирасир более шестидесяти. И от личной охраны епископа жандармы были семь копий.

– Личной охраны семь копий значит, были от него,– задумчиво повторил курфюрст Ланна,– это всё?

– Ещё шестьдесят арбалетчиков были и шесть двадцатифунтовых кулеврин, с огненным запасом. А ещё казна была от него. Шесть тысяч золотых дукатов.

– А посильна ли помощь эта была, мог ли дать больше епископ Вильбурга мне?

– Помощь удивительна была, для столь небогатого епископства, удивлялись мы все, как благочестивый епископ Вильбурга смог собрать такую рать, и столько денег. Думаю, что он отдал все, что у него было.

– Угу, угу, – архиепископ смотрел на своего канцлера,– значит, ты помнишь про помощь брата моего, и тут же предлагаешь, отказать мне вернейшему из подданных моих, брату моему, да ещё предполагаешь мне посадить под замок доброго человека, что славен подвигами своими?

– Я пекусь о добром имени вашем, монсеньор, боюсь, что богобоязненный епископ наш и его добрый человек свершат то, что упрёком будет имени вашему и имени Матери Церкви нашей.

Взгляд архиепископа становился всё тяжелее, и от того приору становилось горько на душе.

– После индульгенций, нам бояться упрёков не нужно, хуже уже ничего не будет, – архиепископ опять помолчал, размышляя и заговорил,– рано я доверил тебе столь ответственный пост, рано. Да больше и некого поставить, обмельчал народец после такой войны. Нет тонких людей. Давно не вижу их.

Брату Родерику были обидны слова курфюрста. Стоял, теребил чётки, глаза в пол. Но проглотив обиду, глянул на господина своего и спросил:

– Так как же мне поступить монсеньор?

Курфюрст молчал, он глядел на свои завёрнутые в полотно ноги. Видимо боль донимала его. Наконец он произнёс:

– Головореза моего братца, было бы лучше убить тихо, да что это даст, братец мой неугомонен. Нового найдёт, и уже без нашего ведома дело продолжит, сейчас головорезов много вокруг рыщет. За всякую работу берутся, лишь бы платили. А то, что братец воровство затеял, любой скажет, кто его знает. Не может он без воровства и свары. И что имени моему будет укор от дел его, тоже любой скажет, кто его знает. Мы сами деяниями своими даём еретикам палку, которой они и бьют нас. Головорезу достоинство дадим, послезавтра, раз брат просит медлить не будем. В кафедрале, после утренней мессы, пусть будут все мои добрые люди, не мене капитанов, из тех, что сейчас в городе есть… Пусть там будут, комтуры и божие дворяне тоже. Разошли приглашения. Пиши им, что доброму человеку, будет даровано звание кавалера за дела его. Проси быть.

– Неужто он достоин такой чести, что лучшие ваши люди должны быть там?– Спросил канцлер удивлённо.

Архиепископ посмотрел на него как на неразумное дитя:

– Брат мой, и другие дети мои, должны знать, что любая просьба их будет исполнена мной со всеми подобающими мелочами. А иначе как я буду призывать вассалов – детей моих, под знамёна свои коли буду недостойным сеньором.

– Так значит, мы не будем чинить препятствий добродетельному епископу Вильбурга?– Спросил приор, опять удивляясь.

– Узнай, что задумал он, и поди прочь, устал я от тебя.– Сказал архиепископ.

Приор поклонился так низко, что снова почувствовал едкий запах мази, которой лечили ноги курфюрста. Он вышел из покоев и почти бегом кинулся в свою приёмную.

А архиепископ произнёс сам себе:

– Молод, глуп, а где взять лучше?

А приор добежал до своей канцелярии, где его ждал монах в тишине и одиночестве. Тот сразу понял, что произошло, что то из ряда вон выходящее, но спросил на всякий случай:

– Монсеньор, ужин давно ждёт вас и гостья тоже.

– Гостью гони, не до неё мне сейчас, вино и сыр вели сюда принести. И человеку нашему скажи, что удваиваю плату, пусть от головореза приезжего не отходит, пусть всех своих людей соберёт и выяснит, что за дело затеял вильбургский вор – епископ.

– На заре скажу ему.

– Не на заре, сейчас беги к нему. Сейчас. Его высокопреосвященство раздражены, желают знать, что опять задумал братец его. Всегда, всегда, как дело касается его брата,.. этого его брата, так жди беды.

Как только я письмо от него увидал, так понял, что будет наш господин недоволен.

– Иду, монсеньор.– Поспешил монах.

– Бери охрану и беги. Пусть всё выяснит, иначе пусть не попадается мне на глаза.

Глава 4.

Игнасио Роха по кличке Скарафаджо, вид имел кислый. Он вертел в руках кирасу солдата и был явно не весел. А Ёган пошёл отсчитывать шаги по мокрой от росы траве. Солнце ещё не разогнало обрывки утреннего тумана. А вот Яков Рудермаер и Виченцо Пилески были бодры и энергичны. Яков развернул тряпку, в которой была мускетта и рогатка – держатель. Если поставить эту мускетту на землю, то высотой он была выше плеча солдата. Длиннющая труба, из серого не калёного железа, да с тяжеленым прикладом. Пилески достал кожаный мешок, они шептались, отмеряя чёрный порошок. Стали заряжать оружие.