Незнакомого городка, которому я безразлична и который безразличен мне.

Тогда я закрываю глаза и представляю, что я сижу в деревянном бистро города, который я люблю и в котором меня любят.

Города, в котором поют «Моя дiвчинко печальна, моя доля золота…» и идет дождь.

Города, который я хочу выхаркать из себя — с кусками легких и его ледяной нескончаемой зимой…

— Когда я буду умирать…

Когда я буду умирать,

О чем подумаю в последний миг,

Если, конечно, это не случится вдруг?..

Что сочту ошибкой?

А что — достижением?

Возможно, одно и второе поменяются местами?

И я пойму,

Что все проходит и ничего не имеет значения,

Кроме друзей…

Кроме друзей,

Которые будут стоять и смотреть на меня

В мой последний миг…

Я даже не заметила, что они — уже играют. Мне показалось, что это звучат мои мысли.

— Я же говорил: вам понравится, — подмигнул мне мсье Паскаль. — Они станут очень знаменитыми. Одного убьют, когда ему исполнится сорок, в городе Желтого Дьявола неподалеку от большого сквера, второй потеряет любимую жену, а позже женится на женщине без ноги… Третий…

Я кивнула, уже не слушая его бормотание, не отрывая глаз от круглого подиума. Собственно, туда смотрели все. Джинсовые парочки, целуясь, медленно двигались в полумраке. Я подумала, что там, откуда я приехала, уже нет таких простых бистро, где вот так можно потанцевать, заказав лишь кружку пива.

— Будь я моложе, я бы пригласил вас на танец, — сказал мой хозяин, будто оправдываясь. — Вы ведь давно не танцевали…

— Женщина, которая давно не танцевала,

И мужчина, который давно никого не приглашал на танец, —

Одетые во все черное…

Застегнуты на все пуговицы,

Их прически опрятны.

Они говорят о погоде.

Вчерашней погоде…

И пишут на бумаге цифры, цифры, цифры.

Один миллион девятьсот девяносто девять…

Один миллион девятьсот девяносто девять…

А музыка играет сама для себя:

«Если бы вы только знали…»

— Если бы вы только знали, как мне хочется пригласить вас на танец! — Я оторвала взгляд от сцены. Тот, кого мсье Паскаль назвал Иваном (Джоном), стоял у нашего столика. — Вы не возражаете, мсье Паскаль?

— Мы только что об этом говорили! — улыбнулся тот. — И если дама не против…

Ну вот, я уже стала «дамой», а еще трое суток назад надрывалась, готовя ужин для вас и ваших гостей, подумала я. Среди них, кстати, мог быть и этот… Интересно, знает ли он, с кем собрался танцевать? Я протянула руку, и мы вышли в круг.

— Когда тебе кричат, что ты — ничто,

Проверь, на месте ли твое сердце…

Проверь, есть ли у тебя табак в трубке,

Пахнет ли на кухне кофе,

Спит ли в твоей кровати та,

Для которой стоит его варить?

Проверь…

Проверь, на месте ли твоя книга, которую

Ты читал под утро,

Есть ли кому взглянуть в твои глаза

И ничего не говорить при этом?

Проверь…

И не отвечай…

Мы смотрели друг другу в глаза. Довольно серьезно. В кино после такого взгляда обычно начинается сближение лиц и затем — продолжительный поцелуй с «наездом». Очень романтично выглядит!

Но в глубине каждого из четырех зрачков, которые теперь участвовали в этом «фильме», — где-то внутри, подтекстом проступало… отстраненное созерцание, которое не имело никакого отношения к этой романтике.

Я (точнее — тот придирчивый индикатор в глубине зрачка) фиксировала малейшую морщинку в уголках его губ, след «трехдневной щетины» (интересно, это дань моде «мачизма» или просто равнодушие к своей внешности?). Он… Уверена, у него в голове слагалась какая-то фраза будущего романа. Примерно такая: «В окружении мсье Паскаля, этого чудака и отшельника, мне встретилась хорошенькая славянка. Несмотря на то что мы не сказали друг другу ни слова и я вел себя довольно пристойно, меня не покидала мысль о том, какого цвета у нее белье. При более внимательном рассмотрении я догадался, что она его не носит…» Или что-то в этом роде… Поэтому этот долгий и опасный взгляд прервался проще.

— Я здесь четвертый день, — сухо сообщила я. — Буду работать у господина Паскаля. Возможно, даже буду стирать его носки. И не желаю быть объектом наблюдений.

— Ты знаешь, что делать

С пойманной бабочкой?

Положи ее

В толстую книгу

Между сто сорок второй

И сто сорок третьей

Страницами —

Там, где речь идет о

Чем-то очень важном,

Чем-то очень важном,

И на ее крыльях отразится все,

Что тебе нужно знать…

Что за напасть! Здесь даже музыканты издевались надо мной! Или мне только так показалось? Такое, конечно, бывает. Но ведь невозможно все время так нагло попадать в «десятку»!

Он ничего не ответил. Почтительно поцеловал мою руку, отвел к столу, поклонился мсье Паскалю. Сел за свой ноутбук, изредка бросая на меня взгляд так, будто уже писал ту фразу.

— Ну вот, с одним вы познакомились, — сказал мсье. — Остальных еще увидите. Нам пора. Я ложусь не позже десяти. Думаю, вы получили удовольствие и отдохнули?

Да, я действительно получила огромное удовольствие. От музыки.

Когда мы уже выходили (мсье Паскаль, направляясь к двери, пожимал кому-то руки), я еще раз внимательно прислушалась.

— Когда ты уходишь,

Уходишь в ночь,

Чтобы погасить свет и уснуть,

Взгляни через плечо:

Тот, кто посмотрит тебе вслед, —

Оставит на тебе

Свою печать,

Как на письме — в никуда…

Конечно, я оглянулась. Конечно, Иван-Джон прожигал взглядом мою не к месту обнаженную спину…

В этом городке все старые женщины носят черные чулки и черные туфли с перепонкой, как у школьниц. Юбки — в цветочек или клетчатые, на плечах — кружевные платки. Это выглядит чуть старомодно, как в итальянских или французских фильмах середины 30-х годов. Пожилых женщин здесь много. Они парами ходят в магазины, стайками оккупируют столики на открытых верандах у кондитерских. Они пьют кофе и поглощают пирожные со взбитыми сливками. Мужчины, их мужья, носят жилеты с множеством карманов и белые рубашки. Они не посещают кондитерские, а по вечерам собираются у порога какого-нибудь из домов, играют в шахматы, карты, курят трубки. Молодежи значительно меньше. Если попадается веселая разноцветная гурьба — это туристы. Главным образом они идут в горы, чтобы сверху созерцать живописный пейзаж.