седел, шитьем мундиров, заготовкой военного обихода. На ученье «оборотам» казачьей службы, на хитрые «экзерцирования», подобные регулярным, оставалось весьма мало времени. Прохождение «словесности», порядок караульной службы, аванпостной и разъездной или, иными словами, служба на кордонах тоже не проходились совсем.

А между тем казаки не имели себе соперника в подвижном и неподвижном охранении. Когда казаки стояли в передовой цепи, отряд спал спокойно. Казаки донесли, что по Неману стягиваются саксонские и баварские корпуса в 1812 году, казаки же первые описали, что «Наполеон, под видом Коленкура, проехал через Ковно 30-го ноября 1812 г.».

Положим, еще ребенком, малолеткой, казак кое-что слышал от служилых казаков, но главное свое образование, свою сметку и всю ту «словесность», которую в регулярных частях зубрили от доски до доски наизусть, казак, шутя, проходил во время скучных походных движений. Передвижения полка с Дона на кордон или в какой-либо город (Санкт-Петербург) для разъездов или к армии для военных действий, были лучшей и полезнейшей школой для казака.

Казаки описываемого времени переходили с места на место без маршрутов. Указывался пункт, в который они должны были придти и время прибытия, остальное предоставлялось полковым командирам. Полк редко шел весь вместе; в большинстве случаев его разбивали на массу отдельных команд, нередко из шести, десяти казаков. Командам этим указывался ряд деревень и местечек, через которые нужно было пройти, а выбор дорог, аллюры, время выступления предоставлялось старшим в командах, урядникам или расторопным казакам. Вот тут-то вырабатывалась та удивительная сметка, та способность быстро ориентироваться, которые отличают казака от регулярного кавалериста. А по вечерам, задав корму лошадям, о чем было говорить казакам, как не о предстоящей службе. Тут бывалые станичники щеголяли своими знаниями, рассказывали и о караулах, и о кордонах, делали краткие характеристики будущих командиров. И вполне естественно, что эти рассказы лучше укладывались в голове станичника, нежели все строго логичные уставные определения, передаваемые сухим тоном «ученого» унтер-офицера.

Прибыв на место службы, полк нередко попадал в самый разгар действий и обязательно шел в передовую часть прямо в бой.

Каким же строем наиболее ловко могла действовать плохо съезженная, не знающая построений, но хорошо ездящая и владеющая оружием, понятливая часть? Таким строем является строй рассыпной или некоторое подобие его – «лава».

Лава не есть строй, но национальная казачья тактика. Уже потому нельзя назвать лаву строем, что под словом «строй» подразумевается обязательно нечто стройное, подчиненное известным правилам и командам, а лава сегодня строилась так, а завтра уже в ней были изменения, в зависимости от цели ее – атаковать или маневрировать и от планов командира полка; строго обусловленных команд в ней не было, сигналы заменялись свистом, лаем, особым криком; какой же это строй?

В то время, как регулярные полки имели развернутый строй, как первоначальное построение и строй для атаки, колонны маневренные и походные, сомкнутые и разомкнутые, справа и слева, наконец, рассыпной строй, управлялись строго формулированными командами и целой массой сигналов; казаки не имели никакого строя.

Полк становился кучей или кучами посотенно, в зависимости от приказания командира полка. Было много места по фронту – куча уподоблялась развернутому строю, мало – колонне. Каждый казак искал своего урядника-одностаничника и пристраивался к нему, а урядник имел в виду своего хорунжего или сотника и все следили за сотенным командиром и станичным или полковым знаменем. Доносили передовые разъезды о приближении неприятеля, полковой командир созывал к себе сотенных и говорил им, как он думает атаковать или заманить на сзади находящееся подкрепление; говорил, с чего начнут, кому и как стрелять, с коня или спешившись; объяснял им те знаки, которые он будет подавать. Сотенные рассказывали младшим офицерам, младшие – всем казакам. Иногда после этого объяснения, в виду уже неприятеля, командир полка «говорил полка своего казакам при распущенных знаменах и просил убедительно, чтобы храбро атаковали неприятеля и не устыдили бы молодого своего начальника, уверив, что во всех опасных случаях он будет неотлучно с ними. Они (казаки) в один голос отвечали, что умрут или составят мне (т. е. полковому командиру) славу, что в точности и выполнили»[17].

Очевидно, полк случал речь своего командира, сбившись в кучу, потом, вдохновленный словами своего начальника, он быстро развертывался и кидался длинной развернутой линией с охватом флангов в атаку или по приказанию развертывали лаву и начинали свои безконечные маневрирования.

В чем состояли эти маневрирования? Одни представляют себе, что это было некоторое подобие атаки рассыпным строем, другие думали, что это был полный хаос, где всякий делал, что хотел – один стрелял, другой рубил, третий колол и никто никого не слушал, на конец, третьи воображали себе нечто магически стройное, целое и громадное по фронту…

Лава была разнообразна, но она не имела характера своеволия и безначалия; лава была стройна, но далеко не имела вида рассыпной атаки.

Разъехавшись на протяжение до двух верст, казаки не могли слышать команды своего командира полка, да и сотенные были далеки. Установить порядок повторения команд всеми офицерами подняло бы такой «галдеж» в строю, при котором трудно было бы лаве появляться и пропадать, «как сон». Управление было немое. Казаки непрестанно следили за своими офицерами, как рой за маткой, и все повороты, перемена аллюра, самая атака происходила по немому знаку шашкой, рукой или движениями лошади. Понимание каждым казаком цели маневрирования, страстное желание поразить возможно большее количество неприятеля, вот что давало смысл движениям в лаве, а внимание к командиру полка придавало этим движениям и стройность, и единовременность. Пускай, например, лава заняла своим фронтом протяжение в две версты, в которые входят небольшой, но топкий ручей и маленький овраг; цель маневрирования «заманить» неприятеля на стоящую в четырех верстах и прикрытую скатом, поросшим мелким кустарником, пехоту и артиллерию. Лава наступает шагом. Дойдя до ручейка, все всадники, которым придется через него переходить, по знаку своего начальника «падают» с лошадей, которых отдают одному – двум, становящимся сзади; затем примащиваются со своими ружьями сзади ручья и ждут. Соседи, пройдя ручей, сейчас же затягивают его место, и лава продолжает свое движение. Дойдя до овражка шагов за триста или даже менее до него, часть казаков останавливается и смыкается в кучу, наподобие развернутого строя. После этого лава становится жиже, но протяжение ее остается то же. Теперь начинается решительное и задорное наступление. Если неприятельская конница хладнокровна, ей стреляют с коня чуть не в упор, наскакивают на нее на расстояние пистолетного выстрела, но лишь только она вышлет один – два взвода для отогнания дерзких всадников, лава подается назад, фланговые взводы сгущаются и с гиком с боков и с