Она сидела в кресле у кровати, большей частью просто наблюдая за раненым. Не зная, слышит ли он ее голос, Камилла тем не менее говорила: рассказывала ему глупые сказки (а казалось, с детства все позабыла – теперь же вспомнились), читала вслух, просто болтала о пустяках. Она так много не разговаривала, кажется, уже лет десять. После смерти Франсуа ее нелегко было растормошить, только Анри это удавалось. Но Анри – случай особый.

Виллеру бредил. Большей частью тихо: Камилла даже разобрать не могла, что он бормочет. Но иногда шевалье начинал говорить четко и резко: отдавал приказы, перед кем-то отчитывался, кого-то о чем-то просил. Имена, которые он произносил, были ей смутно знакомы: Гассион, л'Опиталь, Лаферте-Сенектер – офицеры герцога Энгиенского. Будучи близко знакома с сестрой молодого герцога, Анной-Женевьевой де Лонгвиль, Камилла немало знала о военных кампаниях и участвовавших в них людях.

Временами Теодор тихо и жалобно шептал молитвы. А иногда звал женщин. Марго. Женевьева. Генриетта. Три имени, больше нет. Камиллу он не звал – да и с чего бы, но иногда его рука принималась слепо шарить по одеялу, и госпожа де Ларди поспешно стискивала его пальцы. Теодор немедленно успокаивался, и некоторое время обходилось без бреда. Потом все начиналось сначала.

Жерар пожимал плечами:

– Следующая ночь, ваша светлость, решит все.

Ночь эта оказалась не страшнее кошмаров, которые иногда снились Камилле в полнолуние. Там, в кошмарах, она раз за разом теряла Франсуа и, просыпаясь, понимала: он потерян на самом деле, его не вернуть. Теперь остается только уповать на милость Божью и встречу в раю или в аду. А шевалье де Виллеру нужно было не потерять прямо сейчас, и исход битвы со смертью напрямую зависел от нее, Камиллы.

«Какая же я глупая. Почему я опять позволила себе поверить в иллюзию?»

Эту глупую веру не смогли убить даже годы одиночества. Страшная, тяжелая иллюзия: «Пока я здесь, с ним ничего не случится».

Камилла осознавала собственную наивность. Смерть не разбирается, кто стоит у изголовья ложа умирающего: святой, шепчущий молитвы, или совершенно случайная женщина, или возлюбленная. Смерть всегда забирает то, что ей причитается, но все равно до последнего мига надо бороться. Камилла сидела у кровати Виллеру, шептала ему что-то успокаивающее, вытирала стекавший по лицу пот, меняла повязки на ране. Этим должна была бы заниматься сиделка, Жерар так и сказал, но разве он мог переспорить госпожу де Ларди? Не особо и старался, махнул рукой.

– Ну же, держитесь, шевалье, – говорила она раз за разом. – Пока я здесь, с вами ничего не случится.

Теодор стонал и бормотал что-то на латыни.

– «Starba Mater Dolorosa», – безошибочно определяла Камилла. – «Стояла скорбящая Богоматерь». И почему он не носит сутану, хотела бы я знать?..

К концу ночи Камилла устала так, что окровавленные тряпки падали из рук, и не было сил их подбирать. Она даже не сразу поняла, что вода в тазике, стоявшем на столике у камина, красная не от крови, а от первых рассветных лучей. Иллюзия сработала: Теодор дышал ровнее, жар, кажется, уменьшился. Камилла позвала Жерара, убедилась, что не ошиблась в своих выводах, и отправилась к себе – отдохнуть несколько часов и вернуться на пост.

«Я тоже солдат. Я сражалась со смертью. Я победила».

Теодор проснулся, только когда солнце уже повисло низко над горизонтом, готовясь покинуть небо и окунуть землю во тьму. Он чувствовал себя страшно слабым, но вполне живым; жар немного спал, стало гораздо легче дышать. В комнате, наполненной вечерним светом, Камилла казалась статуей из меди. Виллеру закашлялся, женщина немедленно встала и склонилась над ним.

– Как вы себя чувствуете, шевалье?

– Жить буду, – буркнул Теодор, чем вызвал улыбку на лице госпожи де Ларди.

– Вот и хорошо. Знаете, хоронить вас не входило в мои планы. Кладбище Жируара маленькое, мест мало.

Наверное, он доставил хозяйке замка немало хлопот. Теодор терпеть не мог быть причиной неудобств. Несмотря на слабость, он попытался подняться.

– Я чувствую себя уже гораздо лучше. Еще несколько дней, и я смогу покинуть вас, отблагодарив за гостеприимство.

Госпожа де Ларди посмотрела на него очень странно и сделала попытку уложить обратно. Так как сил у Виллеру сейчас было не больше, чем у котенка, пришлось подчиниться.

– Ах, эти мужчины, – неожиданно жестко сказала Камилла. – Умрут, но гордостью не поступятся. Да, шевалье? Ну-ка, немедленно прекратите свои глупые попытки, иначе рана откроется, и все усилия пойдут прахом.

– Прошу прощения, сударыня, – Теодор не собирался так просто сдавать позиции, – у меня много своих дел. Я уеду как можно скорее.

– Сейчас мы их все отменим, ваши дела. – Камилла решительно кивнула, взяла раненого за руку и начала шепотом считать пульс. Пальцы ее были мертвецки холодными. Какое право она имеет распоряжаться? – Что, так нравится выглядеть несгибаемым героем, шевалье?

– Я всего лишь исполняю свой долг, – просто сказал Теодор. Его долг в данном случае состоял в том, чтобы как можно скорее убраться отсюда. Сложить два и два просто: события в армии, предшествовавшие его отставке, и нападение на дороге. За ним охотятся. За ним придут снова. И могут пострадать окружающие его невинные люди.

Камилла ничего этого не знала, поэтому фыркнула:

– Мужчины и их добродетели. Боже, как же вы мне все надоели, глупые храбрецы! – Ее пальцы легли на лоб Теодора и отдернулись, словно обжегшись. – Всё, что угодно, лишь бы не выглядеть слабым. Доползут куда угодно, держа в зубах собственные кишки. Простите меня за некуртуазность выражений...

– Вы ползали? – спросил Теодор, взглянув на хозяйку замка в упор.

Камилла опешила:

–Что?

– Я спрашиваю, вы когда-нибудь ползли по полю боя, оставляя за собой след из собственной крови? – Виллеру едва не сорвался, с трудом восстановил дыхание и продолжил: – Если нет, то не имеете права судить, зачем мы это делаем: из проклятой гордости, чувства долга или из желания выжить... либо умереть достойно.

– Зачем достоинство трупу, шевалье? – устало сказала Камилла, ничуть не смущенная его тирадой. – Не все ли равно вашей возлюбленной, умерли вы, скрючившись в три погибели, или как Роланд, прижимая меч к сердцу? «Он лег лицом к стране испанских мавров, чтоб Карл сказал своей дружине славной, что граф Роланд погиб, но победил...» – процитировала она. – Все равно мы будем плакать. Не пытайтесь перевести разговор, меня не удастся отвлечь от главного: вы никуда не поедете, хотя бы потому, что вас никто не ждет.

Виллеру дернулся:

– С чего...

– Вы сами это мне сказали. В этой комнате, двое суток назад. Так что вам меня не переспорить.

– Хм. – Теодор снова закашлялся. Боль то уходила, то возвращалась. Хотелось лежать, закрыв глаза и не двигаясь, и поверить в то, что бескорыстие этой женщины – именно бескорыстие. От чужой заботы Виллеру давно отвык. После того, как умерла Марго, он в свое сердце никого не впускал.