Большинство клиентов приходят сюда, чтобы им погадали. Ева никогда не читает кружево чаще двух раз в день — говорит, что это ее утомляет. Особенно теперь, с возрастом. Она не оставляет у себя деньги, вырученные за чтение. Все, что тетя получает за кружево и за гадания, отправляется Мэй и ее «Кругу».

Она может читать и больше двух раз, если надо. А если Ева ощущает, что у клиента серьезная неприятность или что дело срочное, она даже прочтет кружево бесплатно. Но больше всего ей нравится учить женщин читать самостоятельно, для себя.

— Возьмите кружево и посмотрите на него, — говорит она. — Прищурьтесь.

Если следовать инструкциям, то покажется, что вы видите картинки в кружеве, как и Ева.

— Продолжайте, — ободряет она. — И не бойтесь. Неправильного ответа быть не может. Вы читаете собственную жизнь, собственные символы.

Я нахожу чайную ложечку с монограммой Уитни и оглядываюсь в поисках любимого чайника — на самом деле это старый фарфоровый кофейник. Я грею его, потом завариваю чай, беру чашку и лунный календарь и иду к единственному столику в комнате, оставшемуся ненакрытым. На столике лежит потертое первое издание Эмили Пост.

Прежде чем открыть кафе, тетя Ева давала уроки этикета детям с Северного берега Бостона. Ребятишки из Марблхеда, Суомпскотта, Беверли-Фармс, Гамильтона, Уэнхэма и даже с мыса Анны приезжали к Еве поучиться изяществу манер. Она накрывала стол в гостиной для торжественного обеда, и дети, в костюмчиках и платьицах, рассаживались вокруг и совершенствовали свои светские манеры. Ева учила их вежливым застольным разговорам и избавляла от смущения, которое нередко овладевает детьми во время официальных празднеств.

— Задавайте вопросы, — советовала она. — Это поддерживает разговор и помогает переключить внимание. Выясните, чем интересуются ваши соседи и каковы их предпочтения. Задавая вопрос, скажите что-нибудь о себе — это сближает. Например, вот подходящее начало обеденного разговора — повернуться к своему соседу и сказать: «Я люблю суп. А вы?»

Она заставляла детей спрашивать друг у друга, любят ли они суп, и это неизбежно вызывало смешки, потому что вопрос был такой нелепый. Но тем не менее дети переставали стесняться.

— Итак, — говорила Ева после этого упражнения, — вы почувствовали себя уютнее?

Дети признавали, что почувствовали.

— А теперь задавайте другие вопросы и на сей раз внимательно выслушивайте ответ, — наставляла она. — Один из секретов хороших манер — умение слушать собеседника.

Я выпиваю целый чайник. В семь часов звоню Бизеру. Никто не отвечает. Я завариваю еще чаю. Пытаюсь позвонить брату в восемь. По-прежнему никто не берет трубку. Я решаю заварить чаю Еве и отнести наверх.

Кто-то стучит в дверь кафе. Поначалу я думаю, что это Бизер. Но на крыльце стоит девушка, лет восемнадцати или даже младше, с рюкзаком на плечах; сальные волосы разделены пробором и свисают до плеч, наполовину прикрывая огромное пунцовое родимое пятно на левой щеке. Моя первая мысль — это очередной подросток, который хочет снять комнату или хочет гадания, но, взглянув на площадь, я понимаю, что праздник закончился. На улице остались только собачники и уборщики. Быстро иду к двери, чтобы прекратить шум и не тревожить Еву, но тут свистит чайник. Я торопливо возвращаюсь и обжигаю ладонь, схватившись за ручку.

Девушка снова стучит, на сей раз громче и настойчивее. Я шагаю к двери. Мне видно гостью через волнистое стекло. Выражением лица она напоминает Линдли. Или, может быть, тем, как она колотит в дверь — изо всех сил, будто пытаясь ее проломить. Торопясь открыть, я замечаю патрульную машину, которая подъезжает к дому. Девушка оглядывается через плечо. Когда я добираюсь до двери, незнакомка уже на полпути вниз. Она оборачивается, и я вижу выпуклый живот. Я отворяю, но девушка чересчур проворна для меня — она ныряет в проулок в ту секунду, когда патрульная машина останавливается.

Я ставлю чайник и чашки на поднос и иду наверх. И тут снова раздается стук. Выругавшись, я опускаю поднос на ступеньку и открываю дверь. Там, вместе с Джей-Джеем и незнакомым парнем, стоит Бизер.

— Я тебе звонила, — говорю я брату. Стараюсь не казаться взволнованной, не выдавать своей радости.

Они заходят, и Бизер обнимает меня, надолго удержав в объятиях. Я отодвигаюсь и говорю, что все в порядке, Ева здесь.

— Я только что собиралась перезвонить тебе…

— Это детектив Рафферти, — перебивает Бизер.

Долгая пауза. Потом Рафферти произносит:

— Мы нашли тело Евы.

Я замираю. Не могу двигаться.

— Таунер… — Бизер снова меня обнимает, не только чтобы утешить, но и чтобы удержать на ногах. — Поверить не могу, что она мертва.

— Похоже, утонула, — продолжает Рафферти. — Или погибла от переохлаждения. К сожалению, в ее возрасте это вполне возможно, даже на суше… — Его голос слегка вздрагивает при этих словах.

Я бегу вверх по ступенькам и достигаю первой площадки, согнувшись от боли, — они все стоят внизу и испуганно смотрят на меня, не зная, что делать. Я ковыляю в комнату Евы, но ее там нет. Кровать по-прежнему застелена и не тронута со вчерашнего вечера.

Как можно быстрее я миную лабиринт помещений.

«Ева стара, — думаю я, — возможно, она больше не захотела спать здесь и предпочла комнату поменьше».

Но, несмотря на это, я начинаю беспокоиться. Лихорадочно перебегаю из одной комнаты в другую. И тут меня догоняет Бизер.

— Таунер?

Я слышу, как его голос приближается.

— С тобой все в порядке? — спрашивает он.

Разумеется, нет.

— Я только что ездил на опознание.

Я слышу звуки — голоса полицейских, которые эхом отдаются на лестнице, — но не могу разобрать, о чем речь.

— Мэй уже знает. — Бизер пытается меня остановить. — Детектив Рафферти был у нее утром.

Я нахожу в себе силы кивнуть.

— Они с Эммой нас ждут, — продолжает Бизер.

Я снова киваю и спускаюсь вслед за ним. Полицейские замолкают.

— Мне очень жаль, — говорит Джей-Джей.

Киваю в третий раз. Это все, на что я способна. Мы встречаемся взглядами с Рафферти, но он молчит. Машинально тянется, чтобы утешить меня, но тут же спохватывается, отдергивает руку и сует ее в карман пиджака, словно не знает, что с ней делать.

— Я должен был ей помешать, — говорит Бизер, охваченный чувством вины. — То есть я помешал бы, если бы знал. Но Ева сказала, что перестала купаться в море. В прошлом году.

Булавки были дороги, потому что их привозили из Англии. Чем меньше булавок, тем проще рисунок и тем быстрее может работать кружевница. Нитки также ввозили из-за границы — американская пряжа была очень хорошая, но все же не такая тонкая и изысканная, как европейский лен или китайский шелк. В среднем каждая ипсвичская кружевница плела до двух метров кружева в день, более высокого качества, нежели то, что в наши дни производит «Круг», — пусть даже там есть собственные прядильщицы и какие угодно булавки.