Через два дома от родителей моей жены, проживал колхозный кузнец Кузьма Петрович. Дорабатывал он последний, предпенсионный год. Как и положено кузнецу, бог не обидел его силушкой. Признаюсь, я всегда с опаской протягивал ему руку для приветствия.

Сильно он зауважал меня, после того как я выдал ему рецепт отжига металла, с последующей проковкой сварных швов, для придания однородной прочности металлу.

В один из моих приездов, он поманил меня к себе прокуренным до желтизны пальцем.

– А скажи-ка, Саня, что тебе известно о булате? – встретил он меня вопросом.

– Булат, особый сорт стали, полученный в результате проковок нескольких сортов железа и там, кажется, есть, какие-то хитрости, вообще рецепт утерян – порывшись в памяти, выдал я ему скудную порцию информации.

– Вона, как, утерян! – разочаровался он моим ответом.

– А скажи мне ещё – чем таким примечательным, выделялся этот булат?

– О – о! Главное свойство его – прочность! Нет клинков прочнее булата! – сразу нашелся я с ответом.

– Тогда, пойдем, кой чего покажу! – заговорщицки потянул он меня за рукав к себе во двор.

Пришли. Кузьма Петрович, неторопливо взял простую тяпку, что пропалывают хозяйки свои огородные грядки и протянул мне.

– Нут-ко, вот посмотри.

Я посмотрел. Ничего особенного, чистенький, немного сероватый металл, правда, острая, и без следов ржавчины кромка.

– На, вдарь по острию, – Кузьма Петрович протянул мне топор,– вдарь, вдарь, не боись!

Не побоялся, «вдарил». Признаюсь, не сильно. Куда там – металл тяпки вон, какой тонкий, а топор, он и есть топор.

Топор, с легким, и даже мелодичным, звоном отскочил от острия тяпки. На более светлом острие огородного инвентаря не осталось и следа, зато на топоре красовалась чёткая зарубка.

– А вот этим, попробуй – кузнец протянул мне массивный граненый напильник.

Острый угол напильника, безжалостно опустился на остриё тяпки. Полетели искры, кусочек металла, отколовшись, с визгом отлетел в сторону.

– Ого – изумился я прочности острия, – нет и следа, что это?

– Дак, он самый, булат и есть! – пояснил довольный Кузьма Петрович.

– Тяпка, из булата?! – скажи мне, что она из золота, в это поверил бы я быстрее, – насколько я знаю, из него делали только оружие, сабли, кинжалы, ну может быть – ножи, а вот, тяпки?! Ну это вряд ли, да и лет тогда ей наверное сотни две, а то и три!

– Старая она это верно, вот только сделал её мой прадед, сам в кузнице и выковал.

Кузьма Петрович, кряхтя, поднялся с деревянного чурбака,

– Пойдем в дом, там есть чего тебе посмотреть.

Зашли. Сосед, не торопясь, достал откуда-то сверху деревянного шкафа, металлическую шкатулку, которая оказалась старинной банкой из-под чая, и достал оттуда сложенный вчетверо листочек бумаги. Аккуратно развернул и протянул мне.

На белом листе, скорее всего тетрадном были подклеены четыре кусочка пожелтевшей и высохшей от времени до предела, серой бумаги. Старинные, с «ятями», рукописные буквы, были бережно обведены химическим карандашом, поэтому большая часть текста читалась легко. Хотя начало было утрачено. Я прочел:

«…. и сложить эти полос встречъ. Проковатъ до квадратъ, а засимъ вдругорядъ до ровнъой полосъ. Калитъ до малину цвету. Возми готового зелья в щепоть и сыпи ровнёхонъко с обеихъ соронъ покуда искръя блистатъ смогут. Осени себя крестъным знамением и творяша молитву Отше наш, прокали жалезо да вишневогу цветъ. Вымахни из горна железъ и помяная пресвятую богородицу троерученницу, простучи, легкимъ звономъ то жалезо на толшу конского волосу. Повтори троекратно. Калитъ надобно в текучем бараньем жиру»

Часть вторая.

Я оторвался от чтения. Кузьма Петрович, попыхивая дымком сигареты, внимательно наблюдал за мной.

– Старинный текст, медленно вчитываюсь, – стал оправдываться я перед ним.

– Ничего, ничего, читай до конца, – успокоил он меня.

« …Рецепт зельия. Возми костъ черной курицы, отожги до белой извесъ, такожъ возъми сделай древестъной уголья, непременъ с березъ, да готовъ той уголья из деревъ когда они сокомъ изидоша. Надоть взятъ кости отожъныя одну унцию а уголья две унции и один золотъник. Мешатъ все с особым тщаниемъ. Копитъ в холстине»

– Прямо колдовство какое-то – выдохнул я, с трудом разобрав старинную вязь букв.

– Колдовство, не колдовство, а вот эта бумаженция хранилась и передавалась в нашей семье от отца к сыну как самая большая тайна, и никто под страшной клятвой не смел нарушить этот завет.

– А как же вы? Вот мне показали ….

– Ну, я, другое дело! В первых, отец с фронта мне в письме про этот клочок бумаги отписал и я ему никакой клятвы не давал, а во вторых – кому мне его передать? Дочки ведь у меня в роду остались, вот и выходит, что пропадет эта тайна со мной.

– А кто первый написал этот кузнечный рецепт? – осведомился я.

– Сказывают у нас в роду, был знаменитый кузнец, настолько знаменитый, что внук самого Чингиза, Батухан, распорядился забрать его к себе в главную ставку. А по законам священной «Яссы», никто не вправе держать в рабстве человека более семи лет. Вот мой предок и получил свободу, да и как не получить? По своему мастерству сильно он выделялся среди прочих, и женился он на местной черноокой красавице – степнячке, ты же видишь – у нас в роду все девахи черноокие, да коса до колен, от прабабки то диво. Вот только на свою беду, или удачу, сдружился мой предок с другим мастером – арабом. Тот заболел и когда почуял свой смертный час, поведал он другу тайну булата. Говорят, когда выковал свой первый булатный клинок, мой прадед, так сам Батухан призвал его к себе и спросил: «Чего хочешь за свое великое мастерство?» Смело отвечал мой прадед, глядя в рысьи глаза свирепого хана: «Хочу жить и умереть на своей русской земле!» Засмеялся хан: «Твоя земля, урус, теперь наша земля, езжай, смело по нашим владениям, только вот тебе наказ – не делай больше одного клинка в год, и тот присылай в ставку! Снабдил Батухан охранной грамотой прадеда и отпустил куда-то в Рязанские земли»

– Вот с тех пор и повелось, только раз в году мы его потомки, выковываем свой булат!

– Какая красивая легенда – бесхитростно восхитился я.

– Легенда, говоришь? – усмехнулся кузнец Петрович, – а вот это, ну-тко, посмотри! – и он бережно достал со дна железной шкатулки тряпицу, развернул её и положил мне на ладонь тонкую металлическую пластинку. По приятной тяжести и тускло – матовому желтому блеску, я сразу догадался, что это золото. Пластина была прямоугольная, сантиметров 5 на 11, на ней гордо расправив крылья, летел сокол-тетеревятник, кое, где в Сибири и поныне эту птицу зовут по старинке – кречет. По краям пластинки, шла скань, наподобие витой веревки, да было выбито чеканом два слова изящной арабской вязью.