Все время, пока Блэквуд жил здесь, он на удивление редко слышал и о ранчо, и о его владельцах — семействе Пур. Насколько он знал, все они умерли и последним отошел в мир иной капитан Уиллис Пур; это случилось в прошлом году — сердечный приступ сразил его, когда он делал гимнастику на террасе, об этом Блэквуд прочел в некрологе. Супруга капитана, женщина по имени Линди, умерла за несколько лет до того и, если верить «Стар ньюс», не являлась уроженкой Пасадены; не было в живых и сестры Уиллиса Пура, Лолли, при жизни владевшей самым большим розарием в Южной Калифорнии. В некрологе говорилось, что ранчо «пребывает сейчас в запустении», и Блэквуд отметил для себя, что нужно будет последить за объявлениями о торгах — не выставят ли его на продажу. Ранчо примыкало к западной окраине Пасадены и лежало как раз между Линда-Вистой и Игл-Роком, в небольшой долине, о существовании которой многие, в их числе и Блэквуд, даже не подозревали. Он смутно припоминал, будто бы Суини Вонючка когда-то говорил ему, что эта семья была одной из тех, кто основал Пасадену; вот что он точно помнил — это то, что к Калифорнийскому технологическому институту семья Пур не имела никакого отношения. «Ты не поверишь! — сказал ему тогда Суини по телефону. — Я тут как раз читаю список членов охотничьего клуба "Долина" за тысяча девятьсот двадцать пятый год, и вот пожалуйста — капитан Уиллис и миссис Лолли Пур, вновь вступившие».

Дороги, можно сказать, не было; там, где когда-то ездили, теперь из земли торчали колючие кусты и заросли ядовитого конского каштана. Блэквуд правил осторожно, и, стараясь не поцарапать краску на кузове, медленно ехал вверх по склону заросшего жестким кустарником холма. После дождей все безудержно зеленело; лядвенец весь покрылся мелким сливочно-белым цветом, на полыни набухали желтые почки. Плети калифорнийского горошка взбирались по стволам дубов, мелко дрожа на декабрьском ветру своими овальными листьями. По бугру между бывшими колеями дороги росли удлиненные синеватые листья, предвестники красных маков. Машина шла все вверх по холму, и дорога становилась круче. Скоро цеанотус, сирень и кривые земляничные деревья обступили ее так, что стало трудно ехать. Синяя утренняя тень легла на склон холма, по щеке Блэквуда пробежал холодок, и он подумал, не плюнуть ли на это дело. Но вот машина подъехала к высоким черным воротам. Как и говорила миссис Ней, плети дикого огурца вились по кованому железу; Блэквуд вышел, толкнул створку ворот и удивился, что она открылась очень легко — как будто с обратной стороны невидимая рука потянула ее на себя. Ворота уже нагрело солнце, и, отворяя створку, он чиркнул ею по земле; след обозначил границу ранчо, вход в другой мир, и вдоль него взвилась пыль.

Блэквуд сел обратно в машину и двинулся дальше, протискиваясь сквозь заросли барбариса, сумаха с листьями в розовых прожилках, пряных эвкалиптов. Он слушал передачу «Правдивые истории», которую передавали по радио, и, как только актриса испуганно прошептала; «По-моему, в доме кто-то есть!» — связь прервалась. Блэквуд потянулся, чтобы настроить волну, и ощутил сильную досаду, когда белая пластмассовая ручка оказалась вдруг у него в руке. Дорога резко повернула, но Блэквуд, глядя на приборную панель, не заметил этого, и тут передние колеса «империал-виктории» съехали с дороги и машина нависла над обрывом. В тот же миг испуганный Блэквуд нащупал ногой педаль тормоза — он чуть было не полетел кубарем прямо в реку.

Двигаясь на задней передаче, машина не подвела. Блэквуд выехал обратно на дорогу, крутя руль мокрыми от испуга руками. Потом он утер лицо и, повторив себе, что осмотрительность — первая заповедь застройщика, двинулся дальше вверх. За поворотом, мимо которого он чуть не проехал, дорога еще раз поднялась наверх, дикарник расступился, и перед ним расстелился широкий, пустынный газон, окруженный камелиями в тугих бутонах, тисами, веерными пальмами с мерно качавшимися в вышине листьями. Блэквуд заметил, что траву надо бы пересеять; однако первым делом он по привычке прикинул площадь газона — на глаз вышло акров девять-десять.

Дорога обогнула газон, и земля сменилась покрытием — светлым бетоном, в трещинах которого росли побеги рисовой травы. Блэквуд потянулся за шляпой, обвитой темно-синей лентой с торчащим из нее крошечным золотистым перышком, и, только надевая ее на голову, увидел сам дом. По сравнению с Пур-Хаусом, как назвала его миссис Ней по телефону, любой особняк на Ориндж-Гроув-авеню казался жалкой лачугой. А ведь их в городе была целая улица. Ориндж-Гроув-авеню прозвали «улицей миллионеров» еще задолго до того, как Блэквуд поселился в этом городе. На первый взгляд дом показался даже больше, чем отель «Виста», хотя такого не могло быть — в лучшие дни в «Висте» спокойно размещалось человек по пятьсот. Блэквуд вспомнил, что богатейшие жители Пасадены, обитая между живой изгородью, плакучими ивами, растущими вдоль реки, и въездными воротами, имели обыкновение называть свои средиземноморские виллы на испанский манер — «касита», то есть «домик», дворцы под шиферными крышами — коттеджами, а дома красного дерева, построенные фирмой братьев Грин, — бунгало. «Вот такие они, — заметил как-то Суини Вонючка своим отстраненным философским тоном. — Нет никакого экономического обоснования для того, чтобы скрывать свое богатство, а некоторые здесь именно это и делают. Но так было не всегда. Их отцы поступали как раз наоборот — соревновались, кто кого переплюнет. Все меняется, правда ведь, Блэквуд?»

* * *

Блэквуд не собирался показывать миссис Ней, что Пасадена ему очень приглянулась, что он никогда еще не видел ничего подобного; наоборот, он хотел сделать вид, что для него такой вот королевский размах — дело привычное. Она сказала, что дом построен в стиле бозар, но, похоже, это было не совсем так: в архитектуре дома истинно по-калифорнийски смешались итальянская вилла, андалусийское жилье и французское шато; здание было трехэтажное, с чердаком, беленое, с красной черепичной крышей, которую поддерживал карниз, украшенный гербами с изображением апельсинов с рубчиком и рысьих голов. С одной стороны дом огибала широкая терраса, на балюстраде которой стояли мраморные урны с засыхающими в них листьями юкки; Блэквуд подумал, что здесь, наверное, и упал замертво капитан Пур. Вдоль восточной стены дома шли низкие фикусы, переплетаясь со стеблями маракуйи, тоже уже почти мертвой.

Блэквуд проехал между тонкими колоннами портика и остановил машину. Никого не было — только тисы шелестели листьями и перекрикивались сойки. В отдалении под утренним солнцем лимонно желтела цепь гор Сьерра-Мадре, с белыми от снега вершинами, и Блэквуду пришло в голову, что он попал в затерянный мир, скрытый от всей остальной Пасадены. Ничего не будет удивительного, если продавцы захотят дорого продать свое ранчо; пусть миссис Ней назовет точную цену.

— О чем вы спрашиваете? — ответила Черри Ней. — Ведь вы даже ничего здесь еще не видели. О цене поговорим потом, когда я все покажу.

В охотничьем клубе «Долина» она была чемпионкой по теннису среди женщин старше сорока лет, и за десять лет, проведенных на корте, — как же Черри Ней любила ударять по мячу с лёту и сверху вниз! — цвет ее кожи стал теплым, янтарным. Мозги у Черри были вовсе не куриные; она чувствовала, что сумела удивить Блэквуда, как будто все, что было о ней известно, не складывалось в единую картину: по-девичьи стройное тело, тронутое загаром лицо, прическа, подобающая даме в годах, ее благожелательность и завидное умение собирать информацию и авторитетно преподносить ее. Она имела обыкновение заканчивать каждое предложение твердым: «Вот так вот» — и сейчас тоже произнесла свое любимое утверждение, говоря, что если уж Блэквуд дал себе труд добраться до ранчо, то он вполне может и пройтись по нему, осмотреть. «А теперь зайдем-ка в этот большой старый дом!» — произнесла Черри с живостью, удивившей Блэквуда еще в разговоре по телефону, и он даже почувствовал досаду на самого себя, что сначала так ошибочно судил о ней: он разговаривал вовсе не с наивной простушкой.