всем, даже королям и королевам. И архиепископам. Для них цена устанавливалась в двадцать пять золотых флоринов за каждую индульгенцию. Для аббатов, настоятелей соборов, графов, баронов и прочих аристократов — двадцать. Дворяне помельче платили по шесть флоринов. Бюргеры и купечество — по три. Люди скромного достатка платили флорин. А так как наш Отец Небесный постановил, что Царство Божье открыто и для бедноты, то неимущим предоставлялась возможность заработать индульгенцию постом и молитвой. Ведь молитва не стоит ничего! Крестьяне легко могли молиться во время работы, а поститься им и вовсе не составляло труда, ибо они и так всю жизнь постились в той или иной форме.

Альбрехт, Тецель и Пфефферкорн закончили обсуждать рукоять меча святого Маврикия. Тецель сказал, что представит реликвию в своем ближайшем шествии.

Не питая никаких симпатий к Тецелю, Дисмас понимал, что тот является внушительным «персонажем», как сказал бы Шенк. Разносторонняя личность: Великий инквизитор Польский, верховный уполномоченный по выдаче индульгенций в германских землях империи и, как и подобало монаху-доминиканцу, талантливый проповедник.

Технология Тецеля была такова: он входил в город во главе торжественной процессии, неся на вышитой подушке папскую буллу, санкционирующую выдачу индульгенций. Посреди городской площади устанавливали большой кованый сундук — бух! — и брат Тецель начинал проповедовать под звон монет. Он даже сочинил подходящую присказку, которая была широко известна:

Лишь денежка — дзынь! — в сей сундук упадет,

Душа из чистилища тут же взойдет.

Все это Дисмас не раз имел возможность наблюдать. То еще представление. Он даже мог вспомнить эту, прости господи, проповедь почти дословно:

Внемлите ныне! Господь и святой Петр взывают к вам! Задумайтесь о спасении душ своих и близких ваших, здравствующих и усопших. Ты, священник! ты, благородный муж! ты, торговец! ты, дева! ты, почтенная матрона! ты, юнец! ты, старик! — придите ныне к церкви вашей, к церкви Святого Апостола Петра. Покаянием, исповедью и лептой малой всяк обрящет полное отпущение всех прегрешений его. Внемлите голосам усопших ваших, голосам родных и друзей ваших, молящих вас, плачущих: «Сжалься, сжалься над нами! За лепту малую ты нас от страшных мук избавишь!»

Разве не хотите вы этого? Внемлите, внемлите голосу усопшего отца, взывающего к сыну, голосу усопшей матери, молящей дочь: «Мы выносили тебя, выходили, вскормили и взрастили, оставили тебе земные богатства наши. Как же можешь ты так жестоко и бессердечно оставить нас, когда лишь малая толика тех богатств дарует нам освобождение? Покинешь ли ты нас во пламени? Презришь ли случай всего за четверть флорина получить индульгенции, через которые наши бессмертные души обретут дорогу в райскую обитель свою?»

Помимо прочих талантов, Тецель весьма гибко управлялся с теологическим аппаратом, что позволило плуту ввести новый вид индульгенций. Их приобретение загодя давало покупателю полное отпущение еще не совершенных грехов. Сам Иисус подивился бы такой оборотистости! Подобная практика, правда, имела своих оппонентов, равно как и сенсационное заявление Тецеля, что папская индульгенция может вызволить человека из чистилища, даже если он — Господи, помилуй! — надругался над целомудрием Пресвятой Девы Марии.

Дисмас долго ломал голову, пытаясь разобраться в чисто технических аспектах. Ведь даже если допустить, что нашелся бы лиходей, способный помыслить о таком чудовищном злодеянии, то каким образом человек, живущий пятнадцать столетий после Христа, может вступить в плотские отношения с Непорочной Девой, учитывая к тому же, что после смерти Она во плоти вознеслась на Небеса? Дисмас решил больше не думать об этом: пусть богословы разбираются.

Альбрехт, Тецель и Пфефферкорн завершили аттестацию. Совокупная ценность 296 реликвий, привезенных Дисмасом из Базеля, составила 52 206 лет отпуска из чистилища и обещала его преосвященству неплохую прибыль на вложенный капитал.

Монсеньор Генк, смотритель соборной коллекции, объявил, что теперь собрание его преосвященства содержит более шести тысяч реликвий общей ценностью 9 520 478 лет досрочного освобождения из чистилища.

— Мы довольны вами, мастер Дисмас, — объявил Альбрехт, — и приглашаем вас разделить с нами скромную трапезу. Нам с вами надо многое обсудить.

Они сидели вдвоем в кабинете Альбрехта, под люстрой из оленьих рогов.

— Путешествие из Базеля прошло хорошо?

— Да, ваше преосвященство. По реке путешествовать легче. Прекрасное время года. Красиво. Листва и все такое.

— Да. Останавливались по дороге?

— Только на ночевку.

— Никаких… инцидентов?

— Обошлось без приключений. Слава Богу.

— Именно, — покивал Альбрехт. — Слава Богу. Тем более с таким грузом, как ваш. Мы поинтересовались, так как получили депешу. Из верховий.

— Вот как?

— Нападение. На храм.

— Хм. Как нехорошо.

— Очень. И представьте, это произошло, когда вы плыли по реке. А что, если бы напали на вас?

— Да… Но вот же я, жив-здоров, — улыбнулся Дисмас. — А позвольте осведомиться, какого рода нападение?

— Богомерзкое. Святотатственное осквернение.

Дисмас покачал головой:

— Ужасно.

— Поистине возмутительно. Из арбалета.

— Восхитительное вино, ваше преосвященство. С вашего виноградника?

— Мы рады, что вам нравится. Возьмете несколько бутылок с собой.

— Ваше преосвященство слишком добры.

— Дальше — в Виттенберг? К дядюшке Фридриху?

— Как ваше преосвященство видят, к вам я явился в первую голову.

— Мы этим польщены, Дисмас.

— Я почел это за честь, ваше преосвященство.

— Почему бы вам и нас не называть дядюшкой?

Ну вот, снова-здорово. Когда речь зашла об осквернении церкви, сердце Дисмаса забилось чаще. С легкой улыбкой он сказал:

— Как можно? Ваше преосвященство — князь церкви!

— Пока нет. Скоро. Бог даст.

— Курфюрст Фридрих значительно старше вашего преосвященства. Да коли на то пошло, я и сам старше вашего преосвященства. Мне было бы неловко называть вас дядюшкой.

— Тогда зовите нас кузеном, — сказал Альбрехт в нетерпении. — Заметьте, Дисмас, как мы изъявляем вам наше расположение.

— Милость ваша повергает меня в смятенье, ваше преосвя… кузен.

— Только не зовите меня кузеном на людях.

— Разумеется.

— А что вы везете дядюшке Фридриху?

— Об этом вам лучше его спросить, кузен.

— Но я-то спрашиваю вас.

— В таком случае, и на правах кузена, я должен искренне признаться, что мне неловко отвечать. В той же мере, в какой мне было бы неловко отвечать курфюрсту Фридриху, спроси он меня, что я привез вам. Это вопрос профессиональной этики.

— Ах, Дисмас. Вы сегодня чересчур швейцарец.

Дисмас улыбнулся уголками рта:

— Я заметил, мой кузен держит ландскнехтов?

— А? Ах, ну конечно! Вы же из райзляуферов! Мы и позабыли про эту кровную вражду между наемниками. Неужели ландскнехты действительно такие ужасные? Согласитесь, на вид они довольно милы. И просто обожают прихорашиваться! Дрогобард рассказывал мне, что все свое жалованье они спускают на наряды и безделушки. Прямо как швейцарские гвардейцы в Риме.

Дисмас невольно стиснул