— Да уж хотелось бы верить. Ну и что же вы хотите… насчет того дела со старухой, а? — кивнул он, возвращаясь к на минуту оставленной было теме. — Оказалось, что в том поселке разлившаяся Волга затопила кладбище. Факт сам по себе неприятный, если отбросить всякие там… оккультные штучки. Одно из захоронений было пусто, а в гроб какие-то наркоторговцы засунули партию товара. И то ли у них там упаковка повредилась, то ли еще что, только препарат этот стал в больших количествах растворяться в паводковой воде. И при испарении образовывать этакие галлюциногенные пары. Днем было еще ничего, потому что на свету, как оказалось, действие паров препарата ослаблялось, а вот ночью… Ночью человеку, нюхнувшему тех паров, могло привидеться черт знает что. Вот жители поселка и посходили с ума. А капитан Овечкин, как протрезвел, объявил, что дело раскрыто, бесспорно, при содействии нашего отдела. Потому что бабка пришла сначала к нам. А это что-нибудь да значит.

— Ну, если так мыслить, то еще большее содействие в раскрытии оказал некий Сухачев — ваш, лейтенант, знакомый. Ведь к нему бабка пришла еще раньше, — улыбнулась я.

— Вот примерно так я и сказал капитану Овечкину, за что и влепили мне со-очный выговорчик, — отозвался Голокопытенко. — Так, значит… вы не из фирмы «Дива»?

— Вы удивительно проницательны, — не отказала себе в сарказме я. — А почему я должна быть именно из фирмы «Дива»? С какого перепугу?

— С перепугу не с перепугу, а услугами данной эскорт-фирмы с недавних пор часто пользуется директор цирка… м-м-м… Нуньес-Гарсиа. И наградили же его фамилией!

Рассуждения лейтенанта с фамилией Голокопытенко напомнили мне анекдот о двух хохлах, стоящих у театра оперы и балета и беседующих следующим замечательным манером: «Передрыщенко, афиша!» — «И шо?» — «Та дывись, Передрыщенко, яка смешна фамилия — Шопен!»

— Лейтенант, — произнесла я, — все-таки я не из «Дивы». И, пожалуй, я представлюсь: Охотникова Евгения.

— Голокопытенко Влади… — машинально начал он, но тут же осекся и воззрился на меня, заговорив с весьма ощутимым пиететом: — Охотникова? Значит, это вы расследовали дело, о котором я сейчас так подробно рассказывал?

— Совершенно верно, — сказала я. — Меня попросил один мой знакомый, который, кстати, и синтезировал тот самый злополучный препарат. Только он ничего не знал, его формулу использовали без его ведома — через его научного руководителя, который оказался еще тем типом.

— Знакомый? — почему-то с подозрением спросил Голокопытенко. — М-м… а как его звали?

— Почему звали? Его и сейчас так зовут, он вроде как жив и здоров. Докукин, Николай. Кстати, недавно он, кажется, защитил докторскую диссертацию и стал самым молодым доктором наук в нашей области. Ему тридцать три года. Очень талантливый молодой человек.

— Правильно, — откликнулся Голокопытенко, — Докукин фигурировал в том деле с «нечистой силой». А вы, значит, и есть Охотникова?

— Да, я и есть Охотникова. Он — Докукин, а я — Охотникова.

— А он Докукин, — машинально повторил Голокопытенко, чем вызвал на моем лице ироническую улыбку, — именно. Вы, значит, его хорошо знаете?

— Да уж куда лучше, — кивнула я. — Он мой старый знакомый, практически с детства. Правда, в последнее время что-то мы с ним не общаемся, он не звонит, не пишет. Кстати, он даже руку и сердце мне предлагал. Розы дарил. Как раз за месяц до описанного вами случая с «нечистой силой».

Говоря это, я едва не рассмеялась, потому что Николай Николаевич Докукин, при всей трагической нелепости его персоны, вызывал у меня сугубо иронические ассоциации.

Однажды этот чудный индивид явился ко мне рано утром в воскресенье, когда я крепко спала. Проклиная все на свете, я двинулась к входной двери и, открыв, недоуменно замерла на пороге.

Первое, что я увидела, был просто чудовищный по размеру букет алых роз. Правда, стоит сказать, что розы были несколько вялые и, по всей видимости, были всучены принесшему их мне незваному и раннему гостю каким-то ушлым продавцом, вознамерившимся впаять подгулявший просроченный товар особо тупому покупателю. И это, без сомнения, торговцу удалось. Самого гостя не было видно до тех пор, пока букет не дернулся в сторону, отчего половина его с легким издевательским шелестом осыпалась на пол.

Коля Докукин — маленький, довольно низенький мужчина с нелепо торчащими во все стороны редкими белесыми волосами и простеньким личиком неотесанного деревенского увальня, которого неизвестно зачем угораздило дорваться до города. У него подслеповатые водянисто-голубенькие глазки за стеклами круглых очков, широко, по-детски открытые и периодически выдающие серии конвульсивных частых-частых морганий. Более того, Коля Докукин является счастливым обладателем непомерно длинного, немного горбатого и изрядно скошенного набок носа с шевелящимися ноздрями. Иногда упомянутый нос крутится во все стороны, отчего его счастливый обладатель начинает сильно смахивать на обнюхивающую углы и стены крысу.

Таким я его и увидела рядом с розами. На затылке этого милого индивида в тот момент лихо — a la «собака на заборе» — сидел котелкообразный головной убор, вероятно, скопированный со шлема знаменитого идальго Дон Кихота Ламанчского. Зрелище было еще то!

Когда я открыла дверь и остолбенело уставилась на почтившее меня визитом чудо в перьях, оно втянуло ноздрями аромат подсохших роз и чихнуло так, что остаток букета рухнул прямо к моим ногам, а очки соскочили на кончик носа нежданного гостя.

— Здравствуй, Коля, — потерянно сказала я. — Ты что… на кладбище собирался, что ли?

— Почему на кладбище? — отозвался он в ответ на мою действительно нелепую фразу. Николай Николаевич имел ту отличительную особенность, что в его обществе все почему-то тотчас же начинали нести редкостную чушь, которая за минуту до того и в голову прийти не могла.

— Ну, розы вот… — сказала я.

— Розы — тебе.

— Да… м-м-м…. ну спасибо. Спасибо. Проходи.

— Ага. Я уже это… прохожу. Да.

По всей видимости, Николай Николаевич в то утро пробудился невероятно рано, потому что сейчас был при полном параде. По крайней мере, для него это был полный парад и полный отпад. Поскольку во все оставшиеся разы я видела его исключительно в одежках эпохи развитого социализма, как то — болоньевая куртка или же плащик из серии «мышь серая» и облезлые ботиночки типа «прощай, молодость» в придачу.

Сейчас же он был в новом костюме-тройке, который сидел на его нескладной фигуре несколько мешковато, но тем не менее довольно сносно. Да и легкое пальто, которое он, войдя, нахлобучил на вешалку так, что та едва не рухнула, было довольно приличным и, по всей видимости, не самым дешевым. Кроме того, Коля оказался тщательно выбрит, а до того щеголял с некой бородкой, имеющей весьма отдаленное внешнее сходство с тем, что традиционно растет у мужчин на подбородке и скорее напоминавшей метелку или изрядно измочаленный бинтик. От Коли пахло парфюмом, хотя и не очень дорогим, но все-таки сносным, а вообще-то обычно мой ранний визитер распространял вокруг себя ароматы химлаборатории, в которой, собственно, и работал.