не рука того известного боксёра. Да и не родился тот ещё. Не появился на свет в шестьдесят девятом и я — мои родители лишь год назад познакомились на летней студенческой практике в Кингисеппе. Им и в голову пока не приходило, что будущий старший сын пойдёт по их стопам. Но выберет для учёбы не Ленинград, и даже не Москву.

На вопрос, где нахожусь (в этой реальности или во сне), я ответил ещё час назад: в Зареченске — тут не могло быть никаких сомнений.

Не сомневался теперь и когда я здесь очутился: второго сентября тысяча девятьсот шестьдесят девятого года — это подсказала встреча со Светой Пимочкиной.

Догадывался и чьё тело занял.

Я поправил на груди комсомольский значок. Подумал: «Такое могло только присниться». Покачал головой: всё ещё не верил в реальность происходящего. Провёл языком по сухим губам. Вспомнил лицо со впалыми щеками и голубыми глазами — того молодого паренька, которого рассматривал сегодня в зеркале. Знакомое лицо. Потому что я точно его видел раньше. И даже вспомнил, где именно. На фотографии.

«Александр Усик, — мысленно произнёс я. — Вот такие пирожки с капустой. Лучше бы моё сознание переместили в меня молодого. Или хотя бы в того боксёра».

Сжал кулаки, посмотрел на острые костяшки, обтянутые тонкой кожей.

«Не боксёр».

«Точно не Боксёр». Печально известного в Зареченске Сашу Усика, телом которого я теперь управлял, журналисты в будущем окрестили иначе: Комсомолец.

Глава 2

Светлану Пимочкину в тысяча девятьсот семидесятом году убил маньяк. В этом не сомневалась её родная сестра, проводившая собственное расследование. По словам Людмилы Сергеевны, к тому же выводу в начале семидесятых пришло следствие. Об этом же в семидесятом шептались на кухнях Зареченска (официально о маньяке тогда не говорили) — тоже, по словам Гомоновой. Похожую версию уже в девяностые выдвинули и журналисты, выплеснувшие на страницы зареченских газет старые криминальные истории.

Пимочкина погибла в промежутке между одиннадцатью часами вечера до полуночи. Двадцать шестого января, в начале первого ночи её обнаружил на аллее Пушкинского парка, в нескольких шагах от памятника, случайный прохожий. Уже мёртвую. С пробитой головой. Там же потом нашли и орудие убийства — обычный молоток, какие в те времена использовались и продавались повсеместно. Точно такой же, какими маньяк убил до неё двух других женщин. А после — проломил голову и четвёртой, ставшей последней из его известных жертв.

Личность маньяка осталась неизвестной. Все свои преступления он совершил по схожей схеме. Подходил к молодым женщинам со спины, оглушал молотком. Потом оттаскивал их в кусты или, как с первой жертвой, в павильон на детской площадке. Насиловал. И добивал одним ударом молотка. Из общего ряда выбивался лишь эпизод с Пимочкиной: сексуальное насилие к ней маньяк не применил. Потому что убил девушку первым же ударом. Перестарался, в тот раз не рассчитал силу — так полагала Людмила Сергеевна.

Она знала о действиях и жертвах зареченского «маньяка с молотком» намного больше, чем писалось в газетах. Гомонова лично беседовала со всеми, кто находил жертв маньяка, разговаривала уже в конце восьмидесятых с отставными милиционерами, что расследовали убийство её сестры. Выдвинула множество собственных предположений — попыталась подтвердить их фактами. Много часов провела в архивах и библиотеках. Расследование смерти Светланы Пимочкиной заменило ей личную жизнь.

Моя институтская кураторша собрала много информации по тем событиям шестьдесят девятого и семидесятого годов. Мы с приятелями приходили к ней домой (консультировались по вопросам дипломного проекта, да и просто пили чай) — слушали её рассказы, читали записанные ею рассказы очевидцев тех давних расследований, смотрели газетные вырезки, разглядывали фотографии. Гомонова была бездетной, рано овдовела. Рада была даже таким не слишком внимательным и тактичным собеседникам, как мы.

Я с удовольствием слушал рассуждения Людмилы Сергеевны о том, почему «маньяка с молотком» из советского прошлого так и не поймали. Поглощал при этом килограммы пирожков, пирожных и прочих вкусностей: готовила Гомонова превосходно, а мой молодой организм постоянно требовал всё новые партии белков и углеводом. Но если первые разы я наведывался к кураторше больше для того, чтобы отведать вкусностей, то после окончания института заходил к ней по-дружески, благо работал неподалёку от её дома — на шахте «Юбилейная».

Главным обвиняемым в случившемся с её сестрой несчастье Людмила Сергеевна считала неизвестного мужчину. Называла множество причин, по которым тот мог в семидесятом «забросить свою преступную деятельность»: умер, переехал, угодил за решётку, женился. Раздобыла список всех мужчин, осуждённых в Зареченске после марта семидесятого года и вплоть до начала семьдесят первого. Попыталась проследить их дальнейшие судьбы. И узнавала: не появлялись ли по месту их нового, послетюремного, проживания убитые молотком женщины.

Поймать за руку бывших зэков она не смогла. Как и не обнаружила в криминальных сводках советских годов других похожих на убийства в Зареченске случаев. Однако она исследовала и иные пути, связанные уже не с убийствами при помощи молотка, а непосредственно с её сестрой. Выяснила, кто из людей, имевших то или иное отношение к Светлане Пимочкиной, мог бы в теории решиться на убийство девушки. Помню, информацию об этих людях она складывала в отдельные папочки. На одной из таких папок красовалась надпись: «Комсомолец».

* * *

— Это правда, что ты живёшь в общежитии вместе с нашим старостой? — прозвучал у меня над ухом тихий грудной женский голос.

Я повернул голову. Лишь сейчас заметил, рядом с кем уселся.

Крупная девица. Неплохо смотревшаяся бы рядом со мной… прошлым. Повыше меня нынешнего. Не полная — скорее, крепкая. С румяными щеками, похожим на небольшой шарик подбородком и длинными кукольными ресницами. Она смотрела на меня в упор, словно вела допрос. То и дело поправляла свою стрижку (должно быть, безумно популярную в это время: похожие сооружения я видел на головах двух третей сидевших в автобусе девчонок). Её тёмно-русые локоны упрямо не желали лежать «правильно».

Вынырнул из пучины воспоминаний и рассуждений. Мысленно повторил вопрос соседки. Потому что в изложении девицы я его услышал, но не понял.

— Правда.

Девчонка прикоснулась к моей руке.

— А куда его ранили? — спросила она.

Вспомнил её фамилию: Боброва.

— Кого? — переспросил я.

— Нашего старосту, конечно, — сказала Боброва.

— Кто его ранил?

Девица одарила меня презрительным взглядом, точно я только что доказал ей свою умственную неполноценность.

— Китайцы, кто же ещё, — сообщила она. — На Даманском. Нам на Ленинском уроке об этом говорили!