– Честно сказать, стоило мне увидеть тебя на дороге, – продолжает Лилит, – и никакой Вик стал не нужен. Серьёзно, ты отлично управляешься с самокатом. Обвела этих зомби вокруг пальца, как будто всю жизнь только этим и занималась. Мне оставалось только узнать у вашего старосты, кто ты такая и где живёшь.

– Представляю, каких ещё гадостей он обо мне наговорил, – морщится Эмбер.

Старый сноб, родственная душа мистера Льюиса, ни разу за последние несколько лет не позволил ей просто пройти мимо – без своих комментариев. Эмбер так и не удалось понять, что именно ему в ней не нравится, потому что, судя по всему, не нравилось решительно всё. Правда, принимать его раздражённое шипение и едкие выговоры было бы глупо. Пропускать их мимо ушей – в самый раз.

Собственно, чьё-то там раздражённое шипение и чьи-то там едкие выговоры – последнее, что волнует Эмбер здесь и сейчас. А вот Вик…

– Значит, он тоже будет участвовать?

– Ага. – Лилит встряхивает головой, убирая волосы, лезущие в лицо. – Только представь, ты приедешь в Столицу, а там у тебя уже будет кто-то знакомый. Чудесно.

«Вовсе нет», – думает Эмбер.

Вообще не чудесно. Совсем.

Чтобы не думать об этом, Эмбер закрывает глаза. Казалось бы, оставшись наедине с собой, не думать ни о чём невозможно, но у неё получается: Эмбер может уснуть в любом месте и в любое время, будь то ночная смена в магазине Хавьера и собственная рука вместо подушки, или собственная постель, или жёсткое кресло в гостиной, или пассажирское место пикапа. Эмбер может уснуть в любом месте и в любое время.

Она засыпает здесь и сейчас – и просыпается только тогда, когда Лилит тормозит перед огромным крыльцом, перила с одного края которого основательно покосились.

– Бывшая гостиница, – говорит она, хотя Эмбер вроде не спрашивает. – А на ближайшее время – твой дом.

Эмбер трёт глаза, чтобы лучше разглядеть тёмное здание.

Одних слов мало, и в широкой, приземистой трёхэтажке сложно почувствовать что-то большее, чем видится с первого взгляда. Покосившиеся перила, крыльцо, на котором Лилит смогла бы дважды припарковаться, потемневшая обивка на стенах. Окна – большие, но мрачные, закованные в пожелтевшие от времени рамы, трещины на некоторых блестят, видимо, заклеены скотчем. Из-под крыши слышится громкое чириканье птиц – похоже, кто-то свил здесь гнездо.

«Ну что ж, – думает Эмбер, – по крайней мере, хоть для кого-то это место – действительно дом».

Её собственный дом остался далеко позади, и, по всем правилам, она должна сейчас ощущать что-то вроде утраты, но ничего подобного нет. Больше того, она могла бы чувствовать нечто наподобие «уехала за лекарствами, совсем скоро вернусь» – и бесконечно грустить из-за того, что «совсем скоро» не наступает, но нет. Она скорее грустила бы, если бы оно наступило.

Собственно, она и так каждый раз об этом грустила, безо всяких там «если бы».

Мало что может угнетать настолько же, насколько угнетает возвращение в четыре стены, в которых тебе одиноко и пусто, в которых тебя не ценят и не уважают – в лучшем случае, не замечают вообще. Мало что может угнетать настолько же, насколько угнетает возвращение в тёмную замусоренную квартиру с рассохшимися полами, где скрип половиц, пустые бутылки под ногами и забитые досками окна – меньшее из несчастий и зол. Мало что может угнетать настолько же, насколько угнетают одни воспоминания об этом, поэтому Эмбер не собирается вспоминать.

Выскользнув из машины, она вытаскивает самокат и сумку с вещами.

Лилит кивает на самокат:

– Этого парня – в гараж, ко всем остальным средствам передвижения. – Но, увидев лицо Эмбер, тут же смягчается: – Ладно, можешь забрать его с собой, если хочешь.

Эмбер хочет.

– Спасибо.

Плечи в белой рубашке чуть взлетают и тут же опускаются. Благодарность принята, но заострять на этом внимание Лилит не собирается.

– Только в постель его с собой не клади, – улыбается она, и из раскрытого окна раздаётся смешок.

Эмбер вскидывает голову, чтобы увидеть смуглокожего парня в белой футболке, испачканной на груди чем-то тёмным, похожим на копоть или машинное масло. У него длинное лицо с длинным же носом, взъерошенные чёрные волосы и тёмные глаза, похожие на гладкие камешки, блестящие после дождя, только теплее. Он широко улыбается, и на щеках у него играют глубокие ямочки.

Лилит кивает ему.

– Калани.

– Привет, – отвечает парень и на мгновение пропадает из рамы окна, чтобы тут же вернуться.

Возвращается он не один. Калани, если его так зовут, подсаживает на подоконник худенького мальчишку с отросшими ниже ушей волосами и россыпью тёмных веснушек на курносом носу. Волосы у мальчишки такого же цвета, как у Лилит, только без седины, и сам он выглядит её уменьшенной копией.

– Давид. – Она улыбается, подходя к окну и протягивая руки навстречу. Мальчишка со смехом цепляется за них, перегибаясь через подоконник так сильно, что рискует вывалиться наружу.

Калани придерживает его за ремень. Эмбер ловит на себе его изучающий взгляд и непроизвольно одёргивает футболку.

Собственные пальцы с коротко остриженными ногтями, вцепившиеся в выгоревшую серую ткань, здесь и сейчас кажутся ей самым притягательным зрелищем на свете. Хотя бы потому, что отвести от них глаза Эмбер просто не в состоянии. Она понимает, что, собираясь уехать с Лилит, как-то не подумала ни о новых людях, ни о знакомстве с ними, ни о том, что у неё вряд ли получится просто замотаться в кокон своего одиночества и жить так, чтобы никто с ней не соприкасался.

С другой стороны, думает Эмбер, ей уже надоело жить так, чтобы с ней никто не соприкасался. Ей уже надоело жить в одиночестве, общаясь только с Хавьером.

Не в обиду Хавьеру, конечно же.

Она поднимает глаза и ловит одобряющую улыбку Калани.

– Это Эмбер, – говорит Лилит, вспомнив о её существовании, но всё ещё не отрываясь от сына, – твоя новая конкурентка. Эмбер, – она разворачивается, – это Калани. Возможно, самый милый парень на свете.

– Ну, во всяком случае, из тех, что остались в живых. – Калани пожимает плечами.

Ямочки на его щеках становятся глубже, и Эмбер не уверена, но ей кажется, что будь его бронзовая кожа немного светлее, её бы залило румянцем.

– Привет, – говорит она и, подхватив свои вещи, делает несколько шагов к крыльцу.

Лилит, спохватившись, отпускает руки Давида и обгоняет её.

– Я покажу тебе твою комнату.

Как ни крути, это звучит замечательно.

Это звучит замечательно и выглядит замечательно тоже, хотя, возможно, кто-то захотел бы поспорить. Эмбер следует за Лилит по длинным коридорам, не зная, что рассматривать в первую очередь: вышарканные панели из красного дерева, трещины на стенах над ними, причудливые пыльные люстры или красные квадратики на полу. Она вбирает в себя всё и сразу, запоминает и то, и другое, внутренне задерживает дыхание, когда приходится проходить мимо дверей. За каждой дверью – чья-то жизнь, чья-то история. Или, точнее, если учесть, что она идёт по зданию бывшей гостиницы, за каждой дверью, скорее всего, целые сотни всевозможных историй.