В этом была моя ошибка. Потому что, обогнув галечный откос, я оказался прямо перед домами той самой деревни и целой толпой яростно жестикулировавших людей. Это место было в моей карте неправильно нанесено, и, поскольку я ночью дважды сбивался с пути, моим преследователям удалось меня обогнать. Меня тут же окружили – чуть ли не все жители деревни стояли вокруг меня. Они потребовали, чтобы я добровольно сдался, а потом повели в один из домов и стали угощать.

Тогда я впервые столкнулся с тибетскими кочевниками, которые пасут овец и привозят в Индию соль, чтобы выменять ее на ячмень. И впервые отведал тибетского чая с маслом и цампой, основную пищу этого народа, которой мне потом пришлось питаться несколько лет. Но в первый раз мой желудок и кишечник откликнулись на эту непривычную еду довольно энергичным протестом.

В этой деревне – она называлась Нэлан – я провел две ночи. И хотя я сразу стал думать о новом побеге и даже обнаружил некоторые возможности для этого, я был пока слишком измотан и подавлен, чтобы воплотить их в жизнь.

Возращение обратно по сравнению с трудностями, перенесенными до сих пор, показалось чуть ли не увеселительной прогулкой. Нести ничего не нужно было, кормили меня очень хорошо и регулярно. Я снова встретился с Маркезе, который все еще оставался в гостях у начальника лесного хозяйства в его личном бунгало. Меня тоже туда пригласили. И представьте мое удивление, когда несколько дней спустя туда же были доставлены еще два беглеца из нашего лагеря. Так я снова встретил своего старого товарища по горной экспедиции Петера Ауфшнайтера. Второй был некий отец Каленберг.

Между тем я снова начал серьезно размышлять о побеге. Я свел дружбу с одним индийцем из нашей охраны, который готовил для нас. Он показался мне достойным доверия, и я передал ему свои карты, компас и деньги, понимая, что в свете предстоящего личного досмотра не смогу все это пронести обратно в лагерь. Я договорился с этим человеком, что вернусь следующей весной и заберу свои пожитки. Он должен был взять отпуск в мае и ждать меня. Он клятвенно пообещал мне, что так и поступит. Затем началась обратная дорога в лагерь – скорбный путь, который я смог вынести только благодаря мыслям о новой попытке бегства.

Маркезе был все еще болен, он был не в силах идти пешком и ехал на лошади. В пути нас ждал небольшой приятный сюрприз: махараджа Тихри-Гархвала гостеприимно принял нас у себя и роскошно попотчевал. А потом мы снова двинулись к лагерю за колючей проволокой.

Эта попытка бегства оставила заметный след и на моей внешности: когда мы по дороге остановились у горячего источника и стали мыться в нем, я обнаружил, что волосы большими клоками остаются у меня в руках. Видимо, краска, которую я использовал, чтобы походить на индийца, была очень вредной.

После этой вынужденной смены прически и пережитых мною тягот побега некоторые товарищи по несчастью не сразу меня узнали, когда мы снова увиделись в лагере.

«You made a daring escape. I am sorry, I have to give you twenty-eight days!»[4] – сказал встретивший нас по возвращении полковник-англичанин.

Двадцать восемь дней я наслаждался свободой и теперь, в качестве наказания за попытку бегства, должен был провести двадцать восемь дней в одиночной камере. Но так как англичане не отказывали этому «дерзкому побегу» в некотором героизме, условия моего наказания соблюдались не столь строго, как это бывало обычно.

Отбыв назначенный срок одиночного заключения, я узнал, что Маркезе пришлось отсидеть столько же одному в другом конце лагеря. Он пообещал помочь мне с новым побегом, но сам наотрез отказался в нем участвовать. Не теряя ни дня, я начал рисовать себе новые карты и обдумывать полученный в процессе неудачной попытки опыт. В успехе своего нового плана я был почти убежден. На этот раз я решил идти один.

Зима быстро прошла за разными приготовлениями, и я встретил новый «сезон побегов» во всеоружии. В этот раз я хотел начать пораньше, чтобы пройти деревню Нэлан, пока она еще необитаема. На возврат доверенных индийцу вещей я не стал полагаться, а заново раздобыл все необходимое. Трогательным свидетельством лагерного братства стали денежные вспомоществования, которыми меня оделяли товарищи по несчастью, хотя каждый из них мог потратить эти сбережения на собственные нужды.

Конечно, не только я думал бежать из лагеря. Два моих лучших друга, Рольф Магенер и Хайнс фон Хафе, тоже готовили побег. Оба они отлично говорили по-английски и хотели через Индию добраться до бирманского фронта. Хафе двумя годами ранее уже пытался бежать с одним товарищем и практически добрался до Бирмы, но неподалеку от границы их схватили. При второй попытке бегства его спутник погиб. Другие обитатели лагеря – три или четыре человека – тоже строили планы побега. В конце концов мы собрались всемером и решили бежать из лагеря вместе, ведь несколько одиночных побегов заставили бы руководство лагеря усилить меры безопасности, что усложнило бы задачу для тех, кто окажется не первым. В случае удачи нашего предприятия дальше каждый мог действовать сообразно собственным планам. Петер Ауфшнайтер, который на этот раз планировал побег совместно с уроженцем Зальцбурга Бруно Трайпелем, а также берлинцы Ганс Копп и Заттлер намеревались, как и я, направиться в Тибет.

Операция была назначена на вторую половину дня 29 апреля 1944 года. Наш план состоял в том, чтобы переодеться в костюмы рабочих, ремонтирующих ограду лагеря. Ремонтные бригады были для всех привычным зрелищем: столбы ограды лагеря постоянно подтачивали полчища белых муравьев, и забор приходилось непрестанно ремонтировать. Ремонтная бригада состояла из нескольких индийцев и одного англичанина, который над ними надзирал.

В назначенное время мы собрались в маленьком сарайчике поблизости от – мы точно это выяснили – практически не охраняемого коридора из колючей проволоки, и наши гримеры в мгновение ока превратили нас в смуглокожих индийцев.

Хафе и Магенер получили форму английских офицеров, которую мы тайно сами сшили в лагере. А нам, «индийцам», остригли головы и надели тюрбаны. И хоть ситуация была очень серьезная, взглянув друг на друга, мы не смогли сдержать смеха. Потому что выглядели мы так, будто собрались на карнавал. Двое из нас взяли лестницы, которые мы принесли в этот неохраняемый коридор еще предыдущей ночью. Кроме того, мы раздобыли большой кусок колючей проволоки и накрутили его на один из столбов. Нехитрые пожитки спрятали частично под широкие одеяния, а частично увязали в узлы. Это не должно было привлечь внимание, потому что индийцы постоянно что-то таскают с собой.

Два наши «английских офицера» выглядели совершенно как настоящие. Под мышками они держали свернутые в трубочки строительные планы и с надменным видом поигрывали своими офицерскими тросточками. В ограждении мы заранее проделали дыру, через которую теперь один за другим проскальзывали в неохраняемый проход, отделявший друг от друга разные флигели лагеря. Оттуда было еще метров триста до главных ворот. Мы совершенно не привлекали внимания. Только один раз мы остановились, и «офицеры» принялись внимательно осматривать состояние ограждения – когда недалеко от главных ворот проехал старший сержант на велосипеде. А потом мы глазом не моргнув прошли мимо караульных, которые молодцевато отдали честь офицерам, а нас, чернорабочих, не удостоили и взглядом. Наш последний, седьмой товарищ, Заттлер, который несколько задержался в бараке, бежал сзади, весь вымазанный черным, усердно размахивая ведром со смолой. Догнать нас ему удалось только за воротами лагеря.