В последний раз я видел Пьера де Шатенье, величественного седовласого ловца креветок, в 2004 году, в Пятом парижском округе, в клинике Института Кюри. Мой дед, лысый, исхудавший, плохо выбритый, лежал на больничной койке и часто впадал в забытье под действием морфия. Раздался вой сирены: была первая среда месяца[15]. Он стал рассказывать мне о Второй мировой войне:

— Вой сирен, грохот взрывов или рокот самолетов принимали тогда за хороший знак. Мол, слышишь, значит, еще не умер.

В 1940 году, в ходе «странной войны», офицер французской армии Пьер де Шатенье был ранен в руку осколком снаряда и взят в плен под Амьеном. Чудом спасшись от расстрела, он бежал с фальшивыми документами.

— Я должен был вступить в Сопротивление, да струсил и предпочел вернуться под сень родного дома.

Он впервые заговорил со мной на эту тему. Думаю, перед ним прокручивалась вся его жизнь; жалко, что обретаешь память, лишь когда смерть уже на пороге. Я не знал, что ему ответить. Он потерял столько же килограммов, сколько волос, и надсадно дышал. Из него торчали трубки, в которых что-то хлюпало.

— Понимаешь, Фредерик, твой дядя и твоя мать уже родились. Я сам лишился отца в двухмесячном возрасте. Ребенку плохо расти без папы.

Он знал: в этом мы с ним согласны. Я решил сменить тему. Granny[16]тоже была сиротой. Если задуматься, странно получается: моя бабка по отцовской линии и дед по материнской оба потеряли отцов на войне.

Я родом из мира без отцов. Тем временем мой ловец креветок с ввалившимися щеками продолжал:

— Мне не хотелось, чтобы моих детей постигла та же судьба… И я предпочел сыграть труса…

Сын мученика, сложившего голову в Шампани, корил себя за то, что сам не стал мучеником. Я затряс головой:

— Дедушка, не надо так говорить! Это ведь неправда. Ты вступил в Сопротивление, в отряд маки ORA[17], в сорок третьем году, в Лимузене…

— Да, но я сделал это с большим опозданием. Как Миттеран… — Он произнес «Митран». — Фредерик, как ты мог поддерживать коммунистов? Между прочим, меня чуть не шлепнули ребята Генгуэна[18]… Конкуренты… Опасные люди, очень опасные…

Я мог бы ответить, что выступил в поддержку коммунистов из чувства противоречия, бросая вызов своему социальному происхождению, следовательно, и лично ему. Мне не хватило смелости признаться, что, кроме всего прочего, я видел в коммунизме продолжение традиции христианского милосердия, только другими средствами. Разговоры начистоту между поколениями случаются не так уж часто, и не следует отступать от темы: потеряешь нить, потом ее уже не найдешь (впрочем, так и произошло). Главное, мой дед рос без отца, потому что тот погиб. В моем случае дело обстояло едва ли не хуже: я лишился отца, хотя он был жив. И моя дочь наверняка страдает оттого, что отец не с ней: с молчанием живых смириться труднее, чем с молчанием мертвых. Мне следовало бы взять своего предка за руку, но в нашей семье не приняты нежности.

— Дедушка, ты поступил как герой, когда решил остаться со своими детьми. Тем хуже для Франции.

Произнося эти слова, я знал, что напрашиваюсь на оплеуху, но дед был так слаб, что лишь вздохнул. Потом он спросил, молюсь ли я за него, и я ему солгал. Сказал, что молюсь. Время от времени он нажимал на кнопку, впрыскивая себе очередную дозу морфия, и ненадолго улетал. Забавно, подумалось мне, устроена наша система здравоохранения: пациенты раковых отделений имеют полное право на законных основаниях накачиваться наркотиками, тогда как тех, кто осмелится принять дозу на улице, отправляют ночевать в каталажку, — а разве их болезнь менее мучительна? Когда я вышел из клиники, на улице совсем стемнело, как будто кто-то выключил свет.

В общем и целом дед на смертном одре сказал мне следующее: «Занимайся любовью, а не войной». В решающий момент этот бывший майор, награжденный военным крестом 1939–1945 годов, проявил себя как идеологический сторонник мятежников 1968 года. Мне понадобилось несколько лет, чтобы понять, что именно он пытался внушить мне в свои последние минуты: Фредерик, ты не знал войны, предшествовавшей твоему рождению, но твои родители, твои деды и бабки помнят о ней, пусть даже бессознательно, и все твои проблемы, равно как и их собственные, напрямую связаны со страданием, страхом, злобой и ненавистью, окрасившими этот период истории Франции. Твой прадед был героем войны 1914–1918 годов, твой дед сражался в следующей воине, и ты думаешь, что вся эта жестокость прошла без последствий для будущих поколений? Милый внук, ты смог вырасти в мирной стране только благодаря принесенной нами жертве. Не забывай о том, через что нам пришлось пройти, и не заблуждайся на счет своей страны. Не забывай, откуда ты родом. Не забывай меня.

Его похоронили неделю спустя на военно-морском кладбище перед церковью в Гетари, среди покосившихся крестов, под тем камнем, где его уже ждала бабушка, на холме с видом на океан и зелень долин, сливающуюся с темной синевой вод. На похоронах моя кузина Марго Креспон, молодая и, как мне всегда казалось, не слишком склонная к умствованиям актриса, прочитала два четверостишия Туле (поэта-опиомана, покоящегося на том же кладбище, что и мой дед-морфинист):

Покойся, друг, пускай над нами

Твой дух да воспарит.

Усни, как ловчий сокол спит,

Как спит под пеплом пламя.

Покуда в тьму небытия

Закаты сходят чередою,

Спи под увядшею листвою.

С тобой — весна моя.

Я выбрал эти стихи, потому что они похожи на молитву. Выходя из церкви, я увидел, как солнце плавится на ветвях кипариса, словно золотой самородок в руке великана.

Во Франции настали послевоенные годы: Освобождение, Славное тридцатилетие[19], — словом, те годы, когда потребность забыть возобладала над долгом— памяти. С введением оплачиваемых отпусков Гетари утратил часть своего шика: «отдыхающие» заполонили пляжи, забили пробками дороги, замусорили песок бумажками в жирных пятнах. Мои деды и бабки по обе стороны Тропы Амура проклинали демократизацию Франции. Жан-Мишель Бегбедер в своем белом свитере наблюдал с балкона второго этажа семейной виллы за тем, что происходит в саду дома напротив. Две сестры Шатенье, Кристина и Изабель, играли в бадминтон, или пили оранжад, или наводили марафет, перед тем как отправиться на toro de fuego[20]в честь 14 июля.