— Дверь в приемную не была закрыта? — с удивлением сказал Жан. — Должно быть, я забыл ее запереть… Я действительно не хотел, чтобы мне мешали.

Жан уже собирался уходить, но не в его обычаях было отказывать пациенту — хотя женщине, судя по ее виду, ничего смертельного не угрожало. К тому же ее тон и манеры были решительными, не допускающими никаких возражений. Не то чтобы повелительными — нет, скорее она держалась так вынужденно, из-за какой-то необходимости, и это заинтриговало Жана.

— Вы собираетесь запереться вместе со мной, доктор? — услышал он, когда, пройдя через маленькую приемную, запер внешнюю дверь на задвижку.

На сей раз в тоне незнакомки прозвучала едва скрытая провокация. Жан пропустил женщину в кабинет, вошел следом и закрыл за собой дверь, слегка нахмурившись, чтобы развеять игривое настроение незнакомки, совсем не подходящее для врачебной консультации. Она, не отрываясь, наблюдала, как он подходит к столу, огибает его и садится на свое место.

— Присаживайтесь, прошу вас, — сказал Жан, посмотрев на посетительницу.

— Должна вам сказать, доктор, что слышала о вас много хорошего, — сказала женщина, последовав его приглашению.

— Вот как? От кого же?

— От многих своих подруг.

Он взглянул на нее более внимательно, догадываясь, какие «подруги» имеются в виду. У женщины был прямоугольный лоб, темно-каштановые волосы, которым с помощью краски был придан оттенок красного дерева, квадратные плечи, высокая грудь, прямой нос с продолговатыми ноздрями, улыбающийся рот и очень необычные глаза — желто-карие? желто-зеленые? — которые выдержали его взгляд с ироничным спокойствием. В ней заметно было лишь слегка завуалированное бесстыдство, сразу напоминающее о манере публичных женщин, которых среди пациентов Жана было немало: этой частью своей клиентуры Жан был обязан не слишком давнему периоду стажировки у профессора Альфреда Фурнье в больнице Сен-Луи. Туда подобные незнакомке особы приходили на прием целыми группами, по восемь — десять человек. Эти визиты, проходившие всегда по одному и тому же сценарию, напоминали какой-то немой спектакль, режиссером которого был сам мэтр Фурнье — почтенный старец в темной бархатной шапочке, слова которого студенты, интерны и экстерны воспринимали как откровение.

Это была хорошая школа, и полученный в ней опыт послужил отличным подкреплением его теоретическим познаниям.

Несмотря на юный возраст, Жан Корбель постиг ужасно предсказуемую сущность человеческой натуры — хотя это никогда не мешало ему сострадать человеческим горестям. А работа в больнице Сен-Луи смягчила бы и более жесткое сердце. Со временем он привык удерживаться от невольных гримас отвращения и сохранял полную внешнюю невозмутимость, когда пациент демонстрировал сифилитические язвы на половых органах и других частях тела, иногда во рту, не говоря о тех случаях, когда они уже разъедали лицо. Но иногда разрушения, нанесенные болезнью, были столь обширными, а страдания людей — столь жестокими, что он не мог сдержать непроизвольную дрожь, охватывающую его с головы до ног.

Поэтому сейчас, уже немало насмотревшись на суровую изнанку жизни — на страдания людей, умирающих в своих каморках от туберкулеза или корчащихся от боли, когда многочисленные язвы поедали их тело заживо, и сознавая, что в подобных случаях нельзя помочь ничем, кроме сострадания, — сейчас Жан Корбель относился более терпимо к профессиональному бесстыдству пациенток, хотя сразу распознавал его природу — он понимал, что в данном случае оно играет ту же роль, что у «приличных» людей — простая любезность.

— Вы, случайно, не уснули, доктор?

Он поднял голову с невольной улыбкой — настолько эта бесцеремонность была непохожа на скованность и застенчивость большинства заходивших в его кабинет пациентов.

— Простите.

— О, это вы меня простите! Мне показалось, вы собирались уходить?

Она смотрела на него с прежней иронией во взгляде. Они как будто поменялись ролями, и теперь пациентом стал он. Жан вспомнил, что похожий взгляд был у Сибиллы, когда он побежал за ней после ее не вполне удачного «выступления» в клинике Шарко и она не могла не заметить, что он ею увлечен. Однако он вовсе не собирался увлекаться этой женщиной… Неужели о его мыслях так легко догадаться по выражению лица?..

— Располагайтесь для осмотра, — сказал он, чтобы вернуться в привычные рамки общения с пациентами. — Да, кстати… Я даже не спросил вашего имени.

— Марселина Ферро… Вот сюда? — спросила она, указывая на смотровое кресло.

Жан кивнул, приготовил хирургическое зеркало и направился к фаянсовой раковине в углу кабинета, чтобы вымыть руки.

— Сколько вам лет?

— Двадцать восемь.

Она села в кресло, закинула ноги на специальные полукруглые скобы, подняла верхнюю и нижнюю юбку и стала терпеливо ждать, напевая вполголоса. Жан узнал мелодию и вспомнил название песенки — «На ступеньках дворца». Голос у женщины был приятным, чистым, с легкой обворожительной хрипотцой, которая вполне подходила к ее облику, но в то же время в нем звучала какая-то наивность, словно у совсем юной девушки. Марселина Ферро пела:

У нее столько возлюбленных,

Что она не знает, кого из них выбрать…

Жан глубоко вздохнул, прежде чем склониться между ее раздвинутых бедер, крепких и гладких. Бедра танцовщицы, отметил он, тщетно пытаясь отогнать неудержимое влечение, которое они в нем пробудили. Но когда Жан взглянул на треугольник волос, также имевших оттенок красного дерева, из-под которого выступали половые губы — две небольшие упругие складки плоти с перламутровой изнанкой, раскрытые, словно собирающиеся что-то схватить, — он непроизвольно сглотнул слюну и удивился, что колеблется, не осмеливаясь протянуть руку: она слегка дрожала. Эта область притягивала его как магнит. Никогда еще во время работы он не чувствовал себя таким взволнованным.

А слова песенки продолжали звучать:

У четырех углов ее кровати —

Букеты барвинков…

Чтобы справиться с волнением, Жан закрыл глаза и снова открыл их несколько секунд спустя, после чего, немного придя в себя, продолжил осмотр вульвы и вагины, осторожно раздвигая их пальцами в поисках возможных аномалий, прежде чем использовать зеркало. Марселина Ферро слегка вздрогнула, когда холодный металлический инструмент проник вглубь ее лона, и еще раз — когда с помощью раздвижного механизма Жан слегка расширил расстояние между складками плоти. В зеркало, похожее на внезапно раскрывшийся одинокий глаз циклопа, глядящего в темную зияющую бездну, Жан осмотрел шейку матки.

— Когда вы в последний раз вступали в сексуальные отношения? — спросил он, по-прежнему не разгибаясь; ему проще было разговаривать с этой женщиной в таком положении, чем лицом к лицу — тогда снова пришлось бы выдержать ее взгляд.

— Хм… где-то с месяц назад, — рассеянным тоном произнесла она и снова замурлыкала песенку.

— Месяц назад? — невольно переспросил Жан. Он был удивлен таким большим перерывом, поскольку для женщины, занимающейся известным ремеслом, это и впрямь было необычно.