«И вовсе не улыбалась она, как подумали многие, а начался процесс разложения. Но кто и почему так похоронил девушку? Надо бы порыться в графской библиотеке, глядишь и найдутся объяснения. Земля же Багуш-Пальским принадлежит».

Серебро вывезли в ту же ночь, как только вытащили ребенка и его несчастных родителей из склепа. Мощи мертвой девушки сложили в сундук и отправили с сопроводительным письмом к столичному лекарю, который, как поговаривают, по костям мастак определять, когда и как жили покойники. Может быть, удастся расшифровать и письмена на крышке гроба, которые поначалу посчитали за узор.

Староста вздохнул.

— Я пришлю служанку. Пусть побудет у тебя в доме. Она и козу подоит, и за младенчиком присмотрит.

— Ну поговори со мной, милая. А не хочешь, на вот, скушай яблочко. Смотри какое наливное. Костюшка как узнал, что мы уезжаем, с посыльным целую корзину передал…

«Костюшка прислал. Наверное, как извинение, что попрощаться не пришел. Он бы пришел, но, видать, не дали. Заперли, как и до этого случалось», — Стелла оторвала взгляд от хвойного леса, что сплошной стеной стоял вдоль дороги, взяла протянутое яблоко, но не откусила. Поднесла к носу, вдохнула аромат. Летний.

В памяти Стеллы всплыла первая их встреча. Сколько ей тогда было? Лет девять?

И до того события они не раз виделись: князь Вышегородский с сыном бывали во дворце по праздникам, и имение их находилось совсем рядом, так что приходилось сталкиваться. Но те встречи проходили как-то вскользь, смято, в них главенствовали настороженность девочки и смущение мальчика. И парой слов не перекинулись.

На дворе стояло позднее лето. В тот год оно было особенно милостивым: много солнечных дней, мало дождей. Яблоки уродились величиной с кулак кузнеца. Как раз за его домом и начинались те сады, куда Тилля с ватагой сверстников, чьи родители служили во дворце, повадились ходить на охоту.

Может кто-то и считал, что отселение в гостевой дом после «нападения» на мачеху было для царевны наказанием, на самом же деле он сильно ошибался. Стелла получила свободу, которой ей так не хватало в давящих стенах дворца. Она, с молчаливого попустительства няньки, сблизилась с детьми простых людей, которым строго настрого наказала называть себя не иначе, как Тилля и забыть, что она царевна. Поначалу детвора робела, но после первого же набега в чужой сад, когда все стремглав удирали от садовника, грозящего оттаскать за уши, приняла нового члена команды, потихоньку ставшего если не предводителем, то не последним членом команды по играм и всяческим затеям.

— Тилль, а мы сегодня пойдем грабить? — у дверей стоял босой мальчишка. Оборвавшаяся лямка болталась сзади словно хвост, вторая, сползая с плеча, едва справлялась со своей ролью, поэтому время от времени пацаненку приходилось подтягивать штаны.

— Не потеряешь? — царевна по-деловому осмотрела наряд «грабителя».

— Неа, — тот шмыгнул и локтем вытер нос.

— Смотри! Нам еще мешок яблок тащить.

— Когда это я подводил?

Оторвавшаяся лямка и стала причиной того, что грабителей садов «повязали». Она зацепилась за гвоздь в заборе и тело хозяина штанов надежно запечатало единственный выход.

Садовник не стал разбираться. Хворостины отведали и мальчики, и девочки, но, когда дело дошло до царевны, которая ничем не отличалась от остальных — была такая же чумазая и лохматая (попробуй-ка оставаться чистенькой, когда ты сидишь на дереве и набиваешь за пазуху добычу), в дело вмешался Барчук.

Сына князя Вышегородского так прозвали за полноту, не свойственную простым людям, и наличие кучи ворчливых теток и нянек, сопровождающих его всюду, несмотря на то, что он в свои восемь лет уже вышел из опекаемого возраста.

Царевна смотрела на приближающегося Барчука с ненавистью, поскольку он мог ее выдать, что сразу сделало бы ее неравной с теми, кто уже отведал хворостины и сейчас наматывал сопли на кулак.

— Та-а-ак, теперича твой черед, — садовник разворачивал очередного «грабителя» лицом к забору и сплевывал на руки, прежде чем стегануть пару раз по заднице. Тот сжимал зубы, чтобы не проронить ни звука: за годы дружбы выработался своеобразный кодекс чести: попался — молчи, не вой на всю деревню.

Стелла знала, что друзья не дают волю чувствам из-за нее. Не дай бог на крики сбегутся взрослые и опознают среди сорванцов царевну. Тогда прощай свобода.

А тут Барчук…

Но Костюшка Вышегородский, верно оценив обстановку, быстро снял курточку и встал возле царевны.

Хворостина замерла в воздухе.

— Эт как же? — крякнул удивленный садовник.

— Бей и меня! Это я разрешил им набрать яблоки!

Рука садовника медленно опустилась вниз. Его лицо пошло красными пятнами.

— А отчего же уходили не через главный вход? — старик быстро пришел в себя. Его прищуренный глаз засвидетельствовал сомнения в честности хозяйского сына.

— А разве так интересно?

Садовник почесал затылок. Хоть и многие годы отделяли его от детства, память услужливо подсунула видение, как будучи пацаненком, он через окно пробирался в дом, отламывал от свежеиспеченного каравая кусок и убегал, петляя словно заяц, под крики матери, бьющей его по спине полотенцем. «А через дверь и попросить?»

Но нет же. Так неинтересно. А вот украдкой, да так, чтобы все обмирало в животе от страха…

Больше ватага детворы в сады Вышегородских не наведывалась. И не потому, что Барчук стал своим, а своих не грабят, а потому, что стало неинтересно. Пропал кураж опасного приключения. Кто же полезет на дерево за просто так? Да и яблоки те были кислые, лишь телята их хорошо ели.

— Скажи, няня, почему ты отправилась со мной? Разве не должна навестить родных, которых видишь не так часто? Ведь я знаю, у тебя есть родная сестра.

— Это завсегда успеется, — Мякиня оторвала кусок кожицы от вареной курицы и сунула кошке. Та аккуратно взяла и шмыгнула под скамью. — И потом, разве ты не стала мне родной? А родных в беде не бросают.

— Расскажи мне про монастырь Мятущихся Душ. Что меня там ждет?

Мякиня вздохнула.

— Тебе следует придумать себе новое имя. Всякий, переступивший порог монастыря, перестает быть собой. Там нет ни чинов, ни званий. Все равны. Рядом с тобой может сидеть сын лорийского пастуха или андаутская принцесса, но ты никогда об этом не узнаешь.

— Сын пастуха? — Стелла оборвала череду новых имен, которые принялась перебирать в голове. Ни одно не нравилось. — А разве монастырь не женский?

— Настоятельница и сестры — женщины, а вот их воспитанники могут быть обоих полов, — нянька вытерла руки о тряпицу, подняла глаза на царевну. — Туда уже несколько лет собирают таких, как ты.

— А какая я? — Стелла насторожилась, подалась вперед, забыв о яблоке. То соскользнуло с колен и покатилось под лавку, к фыркнувшей от неожиданности кошке.